– А я думаю, что он прав и ты действительно самый лучший, папа. Правда-правда.
Он вел машину, глядя прямо перед собой, словно ничего не слышал. Я выждал несколько секунд, посматривая на него краем глаза, и продолжил:
– Я не знаю, в чём ты самый лучший и что это значит, но я в этом уверен.
Забавно катить по пустынному городу, утонувшему в ночи. Мы несколько раз возвращались в одно и то же место, будто сбились с пути, и я начал подумывать, что папа, несмотря на свою уверенность и безмятежность, едет наугад. Мне казалось, что красные огни светофоров горят вечность, что папа ведет машину всё медленнее и медленнее и что мы будем кружить, кружить по городу до скончания времен в этом огромном «панаре», который был единственной нитью, связующей нас с реальностью. Понемногу я засыпал, и папа ходил к последним клиентам уже один. Иногда я просыпался, и думал о Мари, которая действительно была самой лучшей, и надеялся, что когда-нибудь это ей пригодится.
* * *
Мы мастерски избежали всех подозрений, и я уже совсем поверил, что мы доживем до конкурса, не привлекая к себе внимания. Жизнь казалась такой легкой, что даже стало веселее. Однако, когда всё идет слишком гладко, это вызывает подозрения – вот урок, извлеченный мною из папиных исторических передач.
Надо признать, что Мари становилась всё красивее: теперь ее рыжие кудри спадали на плечи, как украшения, и это тоже внушало мне твердую надежду. Самым очаровательным моментом дня были наши встречи у церкви, перед тем как отправиться в школу, когда я красил ее губы помадой, отдавал копии домашних заданий и мы разрабатывали план действий на день. Я очень старался красить ровно, но было сложно, потому что даже раскраски мне не всегда удавались. Правда в том, что мое сердце стало красным от любви, как то карамельное яблоко, которое мы разделили на ярмарке. Его так же грызла тоска, а внутри прятались маленькие зернышки.
Я заметил, что когда всё идет наперекосяк, то обязательно внезапно. Я не верю в беды, которые крадутся мелкими шажками. Конечно, я уже почти позабыл о Ван Гоге и его ухе, но он-то помнил. Именно жажда мести отличает действительно злых людей. Он наверняка внимательно следил за нами, производил какие-то свои умозаключения, чтобы разлучить нас и вывести Мари на чистую воду. Иногда от злости просыпается хитрость.
Я понял, что дело приняло дурной оборот, когда однажды вечером по пути домой Мари протянула мне карточку.
– Смотри, меня пригласили на день рождения. Прочитай, пожалуйста. Думаю, надо туда пойти, иначе вызову подозрения.
Я посмотрел на карточку. Пусто. Белый картон.
– А что ты ответила?
– Ну, меня торопили с ответом, поэтому я сделала вид, что прочитала, сказала, что приду и даже знаю, где это. Теперь мне правда надо узнать, когда и где пройдет день рождения… может, ты тоже сможешь пойти…
Катастрофа. Цунами века. Я смотрел на белую как снег карточку, из-за которой весь наш план развалился.
Я прислонился к дереву. Вдалеке послышался стук столкнувшихся шаров, а вслед за ним донеслись восхищенные крики игроков.
– Не хочу тебя расстраивать, но, кажется, мы в ловушке. На карточке ничего нет. Совсем ничего.
Мари молча размышляла.
– Всё так плохо? – спросила она.
Ее чувство реальности было прямо противоположно ее способностям. Папа всегда говорил, что нельзя вручать судьбы мира в руки всяким умникам. Не знаю почему, но в голове снова пронеслись картинки из телепередачи про депортацию. Я встряхнулся, чтобы не думать о них.
– Это значит, что кто-то очень хотел удостовериться в том, что ты ничего не видишь. Нас сдадут. Можешь быть уверена, твои родители узнают обо всём завтра утром. А может, и того раньше.
Мы шли молча.
– Думаю, ты прав. Другого объяснения нет. Иначе зачем всё это? Надо смотреть правде в глаза. Очень жаль, мы почти у цели. Сколько дней осталось?
– Четыре, – сказал я, с жаром показав ей четыре пальца, хотя это было бесполезно.
– Я уже выбрала платье для конкурса. Почему всё всегда срывается у са́мой цели? Любопытная тенденция. С концертами, кстати, так часто бывает.
– Думаешь, всё потеряно?
Она вздрогнула, потому что я заговорил странным, надтреснутым голосом.
– Может, это и не так страшно. Родители отправят меня в шикарное специализированное заведение, где я смогу учиться дальше.
– А ты уверена, что они не передумают?
– Уверена. Мы это обсуждали буквально на прошлой неделе… Поначалу они вообще не хотели, чтобы я становилась профессиональной виолончелисткой… Знаешь, музыка – большой риск! Тебя могут быстро обойти… А теперь, представляешь? Но не волнуйся за меня, я буду играть по праздникам. Не надо так переживать.
Мари погладила меня по плечу, будто именно я нуждался в утешении.
– Мы пережили настоящее приключение…
Тут я заорал так, будто вдобавок она еще и оглохла:
– Не говори так! Слушай, я клянусь… папиным «панаром» и тремя мушкетерами, что ты сдашь этот экзамен! Я понятия не имею, что там будет дальше и как мы выпутаемся, но знаю, что через четыре дня ты сыграешь им свою пьесу, и эти умники еще месяц будут вспоминать твою игру, как и все, кто тебя когда-либо слышал! А ты до конца жизни будешь ходить только по красным дорожкам!
Я не очень убедил Мари, но она сказала:
– Ты так добр.
Затем мы разошлись, потому что ей надо было зайти за виолончелью и спешить на урок в консерваторию. Я проходил мимо церкви, и мне снова захотелось войти внутрь. Конечно, здесь я чувствовал себя не совсем в своей тарелке, но иногда, в минуты отчаяния, приходится искать поддержку в самых неожиданных местах. Я заплатил пару монет и зажег свечку. Робкое пламя подрагивало, спиральки дыма поднимались куда-то вверх.
Домой я приполз на полусогнутых. Папа сказал, что у меня поднялась температура, добрых 38 градусов, как ему кажется. Выглядел я так, будто похоронил отца и «панар» в один день.
– Кажется, ты так и не добрался до своего счастья, старик, – заметил папа.
Я даже не осмелился взглянуть на свое отражение в зеркале. Очень хотелось выложить ему всё с самого начала, но я передумал. А вдруг он решит, что правильнее всего будет пойти и рассказать это родителям Мари? Тогда всему конец – первоклассные похороны!
За ужином я почти не притронулся к еде, и папа решил отвлечь меня, показав книгу по истории «панара». Там было полно фотографий машин в снегу, на берегу моря, в городе. Я рассеянно слушал, как он рассказывал о революционной системе «релмакс» – максимальный релакс, – которую можно найти в некоторых PL-17. Мне было не очень интересно, но я подумал, что здорово, когда у тебя есть такая страсть. По-моему, увлечение «панарами», шахматами, музыкой или коллекционированием – это что-то вроде самозащиты, чтобы оставаться в стороне и не интересоваться другими людьми. Так можно избежать сострадания, а это чувство не из приятных.
