– Чего вы ждете? Не видите, какой бардак? Вы же ад-ми-ни-стра-ция!
Администрация обвела двор рассеянным взглядом, как будто находилась за толстым стеклом. Счастливчик Люк выстроил нас рядами, сохраняя свое необыкновенное равнодушие.
– Что с вами случилось? – спросил я его. – Проблемы в личной жизни?
– Тебе не следовало давать мне книгу Антуана Блондена про «Тур де Франс».
– Вроде неплохая книга, – сказал я, немного подумав.
– Да дело не в хорошем или плохом… Мне кажется, я размяк от всей этой литературы… Я прятался за столом для настольного тенниса, как вдруг выбежал на середину баскетбольной площадки и… знаешь, что я проорал, стоя один, там, в спортзале?
– Нет.
– Я был на странице 13 и заорал изо всех сил: «Анкетиль
[70], я люблю тебя!» Надеюсь, никто этого не услышал. Теперь я лучше понимаю беднягу Дон Кихота.
Я пришел в восхищение: Дон Кихот на велосипеде – круче некуда.
Он встрепенулся.
– Да, литература опустошает, никуда от этого не деться.
Затем почесал свой лохматый узкий череп.
Некоторое время спустя пошли слухи, что звонил какой-то Дарт Вейдер, тяжело дыша между угрозами. Я убедился, что Этьен не нацепил черный плащ и маску, подключенную к кислородному баллончику, – от него всякого можно было ожидать.
После того как я дождался Мари, мы смешались с медленно покидающей школу толпой.
– Думаешь, это чудо? – спросила она.
– Конечно, – ответил я.
– Ага, чудо.
И Мари мне подмигнула. Я чуть не рухнул на землю.
11
Мы скользили к лету, как с горки. Деревья покрылись листьями, а лица мальчишек – прыщами. У меня вылезало по одному каждый день: я пытался их считать, но сбился на семьдесят втором. Лицо стало как поверхность Луны. Папа купил белесый лосьон и намазывал меня каждый вечер. В итоге через десять минут всё лицо чесалось и горело. Но папа настаивал, что надо потерпеть полчаса, поэтому усаживал меня перед телевизором, где показывали исторические передачи. Его очень волновала история, и у меня сложилось впечатление, что мои прыщи он принимал тоже за какую-то революцию. Потом я мог смыть лосьон: рожа была красная, словно ее подпалили. Но папа говорил, что так лучше.
– Ты красив, как император. Теперь иди бриться!
Если наждачной бумагой потереть лицо, результат будет примерно таким же. Преимущество этого периода в том, что гормоны всех уравнивают. Гормоны – очень демократичная штука. В коллеже никто надо мной не смеялся. Даже Лягушку больше не дразнили, потому что все стали на нее похожи. К тому же прыщи не помешали ей найти себе воздыхателя. Только я, Этьен и Мари знали о его чувствах. Первый раз я скрывал что-то от моего уважаемого египтянина и был счастлив, потому что так выглядела независимость.
С описаниями внутренней красоты проблем не возникло, можно было много придумать, но вот с внешней всё обстояло сложнее.
Я показал результат папе, чтобы он проверил на орфографию, потому что в крутизне и красоте написанного я был уверен точно:
Лигушкой зовут тебя все,
И я исключением не был.
Горжусь что и ум на лице
У тебя я один заприметил.
Широка твоя кость как душа,
Как созвездия сыплют прыщи.
А когда ты жуешь чуть дыша,
Моей больше любви не сыщи.
Ат одной лишь улыбки я млею
Я один и, кажись, я помрею!
Папа побледнел, а потом покраснел до самых ушей. Естественно, он был под впечатлением и переполнен отцовской гордостью.
– Ты заметил, что буквы в начале выстраиваются в слова? Круто, правда?
– «Лягушка» пишется через «я». А «моя» – через «о».
Он откинулся на спинку кресла и долго всматривался в меня, почесывая подбородок.
– Я один его написал, – уточнил я, немного смутившись.
– Надеюсь, – ответил папа. – Для двоих тут многовато.
– Ну кроме слов «сыскать», «млеть» и «созвездия». Это я взял из учебника литературы.
– Возьми листок. Будем улучшать.
– Тебе не нравится? А мне кажется, получилась бомба!
– Да нет же, нравится, но всё равно улучшим. Кое-какие детали. Думаешь, Мик Джаггер никогда не переписывал свои тексты? А старик Ронсар, полагаешь, доводил бы нас до слез века спустя, если бы не перекраивал свои стихи вдоль и поперек?
В итоге я отдал Этьену переработанную с папой версию, но без особой уверенности. За орфографию не ручаюсь, но по содержанию и форме я думал, что мой вариант лучше. Мари сказала, что я повел себя как Кристиан с Сирано
[71], но мне это ни о чём не говорило, хотя сравнение с книжным персонажем было лестным.
– Думаешь, этот Кристиан обращался к толковому словарю? – спросил я.
В итоге вот что получилось:
Едва в мою жизнь ты вошла,
Как я сон и покой потерял.
Ты любовь в моем сердце зажгла,
И я с болью воспринял твой дар.
На уроке изящно склонившись,
Ты пишешь старательно строки.
Пером твоим стать взмолившись,
Я жду окончанья урока.
Хочу стать твоею я ручкой
И воспеть глубину твоих глаз:
Твоими словами, любой закорючкой
Рассказать о любви без прикрас.
Никогда еще не был прекрасней
Твой носик при свете лучей.
А твой взгляд роковой и опасный…
Нет его в мире милей.
А если ты мне откажешь,
Как жить потом мне прикажешь?
Не нужно быть гением вовсе,
Когда о любви сердце просит
И покорно невзгоды все сносит.
Было забавно наблюдать, как Этьен и Лягушка повсюду гуляют вместе, держатся за ручки, дурачатся. Так что, я решил, кое-что мне всё-таки удалось. Поначалу-то я думал, что Этьен хотел с ней встречаться из-за гормонов, потому что у него была своя теория.
