Они таращились на меня во все глаза и открывали рты.
– Ну действительно… рыба справа… курица слева… я даже не знаю…
Как-то я увидел, как одна из работниц столовой, завидев меня еще издалека, отошла и покрутила пальцем у виска; тогда я начал всерьез задумываться об эффективности придуманной стратегии.
Однако столовая по степени волнения и холодного пота не могла сравниться с физкультурой. Нам оставалось протянуть чуть меньше двух месяцев, всего несколько недель, и, к счастью, в это время года мальчики и девочки занимались вместе. Честно, я не имел ничего против спорта. Но и за спорт тоже не особо высказывался. Когда мы наматывали круги по стадиону, Мари частенько косила влево и сходила с дорожки, а один раз мне даже пришлось отправиться за ней на середину футбольного поля, где она бродила по газону совершенно потерянная. Я мог сколько угодно держаться рядом, не спускать с нее глаз, но всё было без толку. Хуже всего дела обстояли с волейболом: Мари храбро вытягивала руки вперед, чтобы хотя бы сделать вид, но мяч постоянно попадал ей в голову, или же она пыталась его отбить, когда он уже лежал на земле. Было заметно, что Мари отстает от событий. У меня сжималось сердце, когда я смотрел на нее, такую потерянную, бьющую в пустоту. Казалось, она сражается с само́й судьбой, которая всегда атакует неожиданно. Хуже всего было в тот раз, когда я настоял, чтобы ее поставили на ворота в гандболе. Всё-таки вратарь не основной игрок на поле, решил я. Бо́льшую часть времени он ничего не делает. С середины поля я старался смотреть одним глазом на Мари, а другим – на нападающих противника. И тут я заметил, что она отошла в сторону, словно у нее завязался интересный разговор со штангой, а потом и совсем отвернулась. Согнула колени, как ответственный вратарь, вытянула вперед руки, чтобы отбить мяч, но встала спиной к полю и лицом к сетке ворот. И я подумал, что на этот раз всё слишком очевидно, и вытащил из рукава главный козырь: заорал как потерпевший, рухнул на пол и схватился за лодыжку. Вроде бы подействовало, чтобы отвлечь внимание. Однако, лежа на полу, я заметил, с какой злостью Ван Гог пнул мяч, и понял, что мы теперь под прицелом.
* * *
Настал день экскурсии по Лувру. Мы с Мари готовились всю неделю, но ничего нельзя было гарантировать наверняка. Мари перечислила мне самые знаменитые произведения, которые нас могли бы попросить скопировать, и дала энциклопедию живописи.
– Да ослу проще хвостом рисовать! – пожаловался я, совершенно обессилев.
– Такое уже было, – сказала она, – слушай…
И Мари рассказала мне забавную историю, которую узнала от отца. В конце XIX века в Париже художники, проводившие время в кабаре на Монмартре, прицепили кисть к ослиному хвосту. Потом они установили холст позади ослика, который принялся рисовать, размахивая хвостом как бешеный. Затем художники представили картину на выставке, и критики заявили, что это гениально. Им очень понравились уверенный штрих, оригинальный выбор цвета и тонкость исполнения. Одни разглядели на холсте туманный лес, а другие – океан в бурю.
– Видишь, и у тебя получится!
В музее было очень странно наблюдать, как она вставала перед каждой картиной, тихонько просила меня прочесть название, а потом рассказывала о ней так, будто прекрасно видела картину перед собой. Я же всё время шел перед ней, как невидимая нить Ариадны, потому что Лувр – тот еще лабиринт. С тех пор как Мари разъяснила мне, что такое нить Ариадны, мне часто приходило в голову это сравнение из мифологии. Сперва ведь я решил, что Ариадна – это ракета какая-то, поэтому не очень правильно представлял свою роль. Но на самом деле выяснилось, что ничего подобного. Ариадна – это девушка, которая влюбилась в Тесея и с помощью клубка ниток вывела его из лабиринта после победы героя над ужасным Минотавром. Мне всегда казалось, что истории из древней мифологии могут многое объяснить в поведении современных людей. Они как черновик вселенского словаря – пытаются нас предостеречь на наглядных примерах.
Спустя какое-то время учитель попросил нас сесть в полукруг перед картиной и ее перерисовать.
– Виктор, как она называется? Как? Что мне делать?
– Очень мелко написано. Не могу прочесть.
– Ладно, будем импровизировать. Опиши мне ее.
Учитель расхаживал между нами, поглаживая бородку. Краем глаза я видел, как Мари старается, высунув кончик языка. Едва учитель отошел, я попытался описать картину:
– Справа что-то вроде деревьев, а еще странно одетые люди, они на какой-то скале.
– А на фоне?
– На фоне… Какая-то река и зелень по берегам.
– А слева?
– Еще кучка людей. На женщинах огроменные шляпы. Кажется, в небе плавает воздушный змей.
– А цвета́?
– Небо на фоне почти белое, а еще тут всё серое и коричневое. И немного зеленое. Похоже на школьный поход в лес со сплавом по реке…
– Это точно «Отплытие на Киферу»
[62], картина XVIII века.
– А в то время сплавлялись по реке?
– Забудь об этом!
– А при чём здесь кефир? У них что, корабли на кефире вместо топли…
– Кифера, а не кефир, это искусство, а не гастрономия.
Я понял, что тут что-то глубокое, но оно от меня ускользало.
Взглянув на ее лист, я увидел настоящую катастрофу, сущий кошмар, Хиро и даже Симу, что-то совершенно бесформенное. Сердце сжималось, когда я видел, как Мари поднимает голову к картине и тут же склоняется над своим рисунком. В какой-то момент к ней подошел учитель и попросил показать. Она, наверное, узнала его по шагам или шарканью – слепые так умеют – и сказала:
– Это кубистская версия картины, понимаете? Авиньонские девицы отправляются на Киферу
[63], например…
Учитель почесал подбородок, слегка наклонив голову вперед.
– Да, я так и подумал, что в вашей работе есть что- то от кубистов…
Мы переглянулись с Мари (фигура речи, я себя понял). Ее смелость восхитила меня, и я подумал, что в жизни надо делать вид, будто в себе уверен. Нет ничего лучше самоуверенности, чтобы вас оставили в покое. Однако если система даст трещину, в нее тут же проникнут злые намерения, и всё развалится. Как объяснила мне Мари на обратном пути, так случилось с модернизмом – он дал много трещин. С тех пор как в музеях выставляются писсуары, уже ни в чём нельзя быть уверенным. Однако у меня не хватало сведений, чтобы рассуждать об этом.
Все вышли из автобуса и разбрелись в разные стороны. За Мари приехал ее отец. Он поджидал ее за рулем огромного БМВ, рядом с которым наш «панар» выглядел жалким. Сладкий весенний вечер опьянял. По небу плыли кружевные облака, и мне показалось, что время настолько же прозрачно, насколько наша жизнь необъяснима.
