Партия закончилась, и мы принялись поглощать лукум под рассказы отца Хайсама о Стамбуле – турецком городе, откуда он был родом. Золотой Рог, Босфор, Галатский мост и всё такое. Момент для воспоминаний он выбрал не самый подходящий, потому что ученики потоком хлынули в коллеж, но его, казалось, это не сильно беспокоило. Обычно я не осмеливался задавать вопросы турецкому отцу моего уважаемого египтянина, но всё же спросил его в тот день, не хочет ли он когда-нибудь вернуться туда.
– Турция уже не та… Теперь это страна-призрак… Печально, но так! Единственное, что остается, – вздыхать о ее великом прошлом…
Я понимал, что его одолевает тоска по родине, поэтому замечтался, поддавшись потоку странных названий, которые он не переставал перечислять… Стамбул… Касим-паша…
[54] Галатский мост… Принцевы острова… Те самые Принцевы острова, где отец Хайсама провел детство и которые он пытался воспроизвести в миниатюре, висевшей на стене комнаты консьержа.
Прозвенел звонок, и пришлось снова спуститься на землю.
Глазами я искал Мари-Жозе, и мне было крайне тревожно. Я столкнулся с Марселем и Этьеном – они шли в другой класс. Мне казалось, что они никогда больше со мной не заговорят и будут дуться до конца света, но они спросили, как рука. Отмена концерта не слишком их расстроила, потому что примерно в тот же день их отец попытался задушить их маму третьей струной от бас-гитары Этьена, а их мама, защищаясь, сломала барабанные палочки о черепушку отца. Теперь у них дома разразилась война с последствиями как после чернобыльской катастрофы.
Затем я заметил, что учительница математики ужасно похорошела и даже нацепила на волосы бант – просто верх кокетства. Она по-прежнему хромала, но уже не так заметно, а на ее лицо стало приятнее смотреть. Мари-Жозе в классе не было, и мысли одна другой хуже так и лезли в голову. Я даже подумал, что ее уже упекли против воли в специализированное заведение.
Учительница поздравила нас с Новым годом и пожелала всем добиться своих целей – первый раз в жизни я мог точно назвать эту цель. Мари-Жозе всё еще не было, и я уже не на шутку разволновался. Мы начали с глупого упражнения, которое никак мне не поддавалось: «Раскрыть скобки и упростить: A = 3(x + 1) + (x + 2)(x – 3)».
Всегда задавался вопросом, откуда у математиков эта мания сначала раскрывать скобки, а потом уже всё упрощать, нельзя ли наоборот, ну серьезно.
Все уже склонились над тетрадями, когда в дверь постучали – в класс вошла Мари-Жозе. И да, я тут же заметил, что что-то изменилось. Она извинилась, сделала три аккуратных шага и протянула учительнице справку. Мари-Жозе переставляла ноги, опираясь на всю ступню, и это смутно напоминало походку космонавта. Она смотрела прямо перед собой, но я сразу понял, что глаза ее пусты. Я снова взглянул на ее ноги и догадался, что она точно отмеряет ширину каждого шага. Мари-Жозе спокойно села и, как обычно, достала свои вещи, только вот уже ничего не было «как обычно». Я не знал, что сказать, а от ее спокойствия мне стало жутко, прямо плутониевый ужас – такое слово пришло на ум в тот момент. Пока остальные решали уравнение, Мари-Жозе мне шепнула:
– Быстро… говори, что надо делать.
Я сказал так тихо, как только мог:
– Раскрыть скобки и упростить: A = 3(x + 1) + (x + 2) Ч Ч (x – 3).
– Хорошо. Больше не беспокою.
Она сосредоточенно размышляла, чуть шевеля губами, потом попыталась записать мысли в тетрадь, но ничего не вышло: ручка скакала вниз, вверх, зигзагами, американскими горками, восьмерками… С пустыми глазами и скачущим почерком мы не продержимся в школе и дня, по крайней мере подозрения точно возникнут. Учительница захромала между рядами со своим мертвым ребенком, застрявшим в правой ноге. Мертвый ребенок – тяжелая ноша, особенно если он засел у тебя в какой-нибудь части тела. Я понял, что она точно увидит почерк Мари-Жозе, поэтому не стал долго думать, выхватил листок из ее тетради и положил перед собой. Все обернулись в мою сторону, подошла учительница. Я протянул ей листок.
– Вот ответ, – уверенно сказал я, – написано плохо, но я уверен, что всё правильно.
– Да, правильно, но почему в таком виде?
Мой мозг заработал на всех скоростях, и я выдал:
– Это я в раж вошел…
– В раж?
– Ну да, математический раж. У меня обострилось чутье, наитие, если хотите. Заметил, что такая штука часто срабатывает с музыкой или поэзией.
Я посмотрел ей прямо в глаза и понял, что иногда лучший способ выпутаться из сложной ситуации – нести чушь с полной уверенностью. Учительница не знала, что ответить, но тут Мари-Жозе отвлекла внимание, вызвавшись продиктовать решение всему классу:
– A = 3(x + 1) + (x + 2)(x – 3). Получается: A = 3x + 3 + x² – 3x + 2x – 6 = x² + 2x – 3.
Я аж рот разинул, потому что она достала всё это решение из темноты, не имея возможности зацепиться за что-либо, кроме своего ума и памяти. Я почувствовал себя очень жалким. Пока в конце занятия все укладывали свои сумки, Мари-Жозе как ни в чём не бывало повернулась ко мне и прошептала:
– Иди вперед, а я за тобой. Не уходи далеко, я еще очень плохо ориентируюсь. И хорошенько топай ногами, чтобы я тебя не потеряла…
Она попыталась выдавить улыбку. В коридорах меня можно было принять за танцора фламенко. Я столкнулся с Ван Гогом – тот до сих пор носил пластырь на ухе, – и он сказал:
– Ты на каникулы в Испанию, что ли, ездил?
Я не хотел опускаться до его уровня, поэтому просто сказал, что он меня задолбал. Ван Гог ответил, что я задолбал его еще больше, но, предвидя такое развитие событий, я спокойно произнес:
– Понимаю. Тебе только и остается, что долбить: ты ж дятел.
Не знаю почему, но от моего ответа он мгновенно заткнулся, что было удивительно.
Мы с Мари-Жозе вышли на школьный двор, и тут я отпустил ее, как птенца в первый полет. Я видел, что она ходит уверенно, хотя губы ее при этом слегка шевелились, и понял: Мари-Жозе считает шаги. Именно так она добралась до учительницы, чтобы отдать справку. От одной только мысли об этом мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок от восхищения, со слезами на глазах, – я, конечно, немного преувеличиваю, но могу себе позволить.
Вечером по дороге домой Мари-Жозе подтвердила мои догадки: уже несколько недель она замеряла расстояния, так что всё уже у нее в голове. Коллеж превратился в огромную геометрическую фигуру, поделенную на квадратики и изученную вдоль и поперек.
– Смотри, например, от комнаты твоего египетского друга до шкафчиков с журналами двенадцать шагов. А от входной двери до кабинета Счастливчика Люка – двадцать восемь, если заходить справа, а если слева, то тридцать семь. От туалетов до столовой семьдесят восемь шагов, но только если там нет выставочных стендов, которые надо обходить стороной. Тогда получается сто семнадцать шагов.
