Рубен проснулся.
Его мать с пробитой головой. Рыдающий над ее трупом отец, измазанный в грязи. Что это, сон?
Рубен присоединился к раскопкам. Оползни губили детей, погребали стариков. Он продолжал раскапывать грязь, боясь и надеясь, что чья-то рука вдруг утащит его за собой под землю.
Сломался… Любимое словечко отца. Столько забот о нем, и – сломался! Город тоже лежал в руинах. Ни одно здание не избежало повреждений. Даже самое высокое.
У нее и кубики выпадали, как надо, и комары не кусали, и брак по расчету оказался счастливым, но ее дом, самый высокий, все же рухнул, как и все остальные.
Рубен не мог знать, выжила она или нет, но мечтал вытащить ее из-под завалов. Ведь ей же всегда везло.
Но докопаться ему не пришлось.
Его отец окончательно спился, а Рубен все чаще стал оставаться на ночь рядом с устоявшим перед стихией памятником Кирову. У Кирова лишь голова треснула пополам, а сам он остался стоять на своем месте. Рубен ночевал там под дождем, но и днем не уходил, и, если бы его отец умер, он бы и не узнал об этом, так как забыл о нем совершенно.
А кто помнил его, Рубена Петросяна, героя, награжденного почетной ручкой партийным деятелем, который первым от имени высшего руководства Армении осудил организаторов геноцида? Никто. Он стал для всех еще одним бездомным на развороченных улицах, никому не нужным осколком. И тем не менее он все еще надеялся, что она вспомнит о нем, что если кто-нибудь и вспомнит, кем он был на самом деле, то это будет она, которой всегда везло.
Однажды утром он проснулся, расчесал свою свалявшуюся от дождя бороду, загладил назад отросшие волосы, поправил оправу с выбитыми стеклами. И отправился туда, где некогда стояло самое высокое здание в Кировакане. Со дня землетрясения прошел год, но завалы так и остались неразобранными. Рубен забрался на кучу и представил, будто стоит на крыше. В конце концов, думал он, Мина присоединится к нему именно здесь. А пока он прислонился к бетонной плите и смотрел, как сквозь проливной дождь встает солнце. Над всем разоренным миром, над разрухой, над ним.
Солнце взошло, но ничто не могло сравниться с тем апрельским рассветом в Палео-Фалиро, с теми короткими часами между тюрьмой и родиной. Кто тогда взял на себя ответственность? Кого подозревали?
Конечно, ООП и агентов турецких спецслужб. Израильтян, которые могли отомстить за мюнхенский теракт. Подозревали даже Монте Мелконяна.
Но Рубен знал правду. Было половина пятого утра. Солнце только показалось над горизонтом. Акоп Акопян стоял на улице с чемоданом у ног и ждал такси. Рубен проник в ресторан Айка и украл пистолет.
Что он сказал Акопу Акопяну напоследок? Что-то о своем друге. Высоком друге, просто гиганте. Затем назвал свое имя, выстрелил и скрылся.
А над Средиземным морем вставало солнце. Рассвет…
Все, кто мог, взяли на себя ответственность за убийство Акопа Акопяна. Так что правды никто никогда не узнает.
Стоя над развалинами Кировакана, Рубен рассмеялся. Нет, это был не смех маньяка, а скорее недоверчивое фырканье. Он ничего не мог с собой поделать. Ему было смешно. Знать исторический факт, о котором никто никогда не узнает. Смешно…
У него было время подумать о том, что сказать девушке, которой всегда везет, когда та появится на крыше. Быть может, она уехала из города до землетрясения. Наверное, у нее был ребенок, и Рубен завидовал ей – не потому, что ей всегда везло, а потому, что, хотя он и повидал мир, Мина создала свой мир сама. Он хотел объяснить ей, рассказать о своих воспоминаниях, чтобы понять, какие были правдой, а какие – вымыслом.
В конце концов он решил уйти с развалин, чтобы вернуться на следующее утро, когда придумает, что именно он будет объяснять. Но утро наступило, а он по-прежнему не знал, что хотел бы сказать. И спал под статуей Кирова на площади.
Смешно… Если бы кто-то на самом деле захотел узнать, кто убил Акопа Акопяна, ему достаточно было посмотреть, как изменился человек в очках, что жил в Кировакане.
Он всегда был серьезным человеком, даже мрачным, пожалуй. Но теперь стал совсем другим. Он жил на улице, но его самого этот факт решительно не беспокоил. Он был весел и беспечен. Здороваясь с горожанами, он приподнимал пустую оправу своих очков. И как многие замечали, подолгу разговаривал с памятником Кирову на центральной площади. Он стал своего рода городской достопримечательностью. Жители приводили к нему своих детей, чтобы те послушали байки, собранные, как казалось, со всех уголков планеты. И все эти байки сводились к тому, что у разных народов много общего. Ему бросали в шляпу монеты и сладости, приносили еду. Без него город был бы пустым.
После падения Советов, когда Армения обрела независимость, Кировакан стал называться подругому, а памятник Кирову снесли, этот щуплый невысокий человечек в очках без стекол продолжал разговаривать с птицами на деревьях и с кошками, которые приходили к фонтану напиться. Когда люди спрашивали его имя и всегда ли он жил на улице, он, казалось, совершенно ничего не мог вспомнить. Та, кто могла бы напомнить ему о прошлом, жила за океаном. Да и не нужно ему было никаких напоминаний. Он был счастлив, гуляя по городу и воображая, что может подчинять себе работу уличных фонарей, которые теперь включались и выключались совершенно непредсказуемо. Независимость означала прекращение поставок нефти и газа из России, независимость означала отсутствие выхода к морю в кольце стран-врагов – все это была независимость… Зимы стали невыносимы, город лежал в запустении… но, боже мой, они были свободны! Свободны, как тот человечек в очках, смеющийся, вальсирующий по городу. Замотав себе голову шарфом, он выкрикивал птицам и фонарям всякий вздор.
– Ничего фальшивого во мне нет! – кричал он настоящий.
– Во мне нет ничего настоящего, – отвечал поддельный двойник.
