Под вопли аудитории и поток летящего с трибун мусора Броу посадил меня на плечи, и мы торжественно прошествовали до самого занавеса.
После парни решили расслабиться в баре отеля. Сидя в отдалении, я с некоторым удивлением, но больше с гордостью наблюдал за Броубитером. Он сосредоточил на себе внимание всей компании, сыпал шутками, парни смеялись, и было ощущение, что мой подопечный больше не новичок среди рестлеров. В какой-то момент он увидел меня и поднял стопку водки. Я ответил своим пивом. Это было нашим приветствием.
И прощанием.
Спустя некоторое время я уже лежал в своей постели, хотя вечеринка только набирала обороты. А спустя еще четыре или пять часов дверь в номер отворилась, и темноту прорезал поток света. Я лежал на боку и увидел, как на стене нарисовалась могучая тень.
– Бро… – раздался шепот. – Бро!
Но я притворился, что сплю. Всю ночь я притворялся.
Утром Броу встал раньше меня и пошел принимать душ. Как только он скрылся за занавеской, я крикнул ему:
– Доброе утро!
– Бро, ты вчера ушел, – сказал он сквозь шум воды. – Ты как, в порядке?
– Да так, немного расклеился. Что-то с животом.
Аво выключил воду и обмотался полотенцем. Как только он оделся, я попросил его сделать милость – слетать для меня в аптеку на углу.
– Вон там, – сказал я, доставая деньги. – А пока ты бегаешь, я успею принять душ и буду готов в путь.
– Конечно, – сказал он уверенно. – Конечно.
Аво ушел. Я причесался и собрал волосы в хвост. Я знал, что там, за углом у аптеки, его ждали. И знал, что больше никогда не увижу его.
Затем я умылся. Собрал вещи. И только тогда около его кровати увидел сумку-кошелек. Расстегивая молнию, я ожидал найти там деньги, заработанные им за два года. Но в сумке лежали лишь триста баксов да куча дурацких безделушек.
Я оставил чаевые горничной, спустился вниз и попросил расчет.
– А как же ваш друг? – удивился клерк за стойкой.
Я попробовал затянуть красную сумку на поясе, но для этого мне потребовалось два раза обернуть ремешок.
– А это мой брат, – ответил я. – Вот хотите верьте, хотите нет. Да, мы не очень-то похожи друг на друга. Он ждет меня в машине.
На обратном пути Мина спросила меня, удастся ли нам когда-нибудь узнать, что на самом деле случилось с Аво. Я сказал ей, что нет. Вряд ли. А она рассказала, что в восемьдесят третьем году он приехал в Армению, и ему многое пришлось пережить, чтобы вернуться. Пытки, черт возьми…
– Это действительно так? – спросил я.
– Да, – ответила Мина. – Но я дала ему от ворот поворот.
– Почему? – удивился я.
Она рассказала про ложь, которая воскресила в ее памяти один неприятный и болезненный инцидент, случившийся во времена их юности. Как она могла простить его? Ей казалось, что это невозможно, но она все же простила.
– Я живу в другой стране. Мой муж постепенно теряет память. Мои дети говорят на языке, на котором я едва связываю слова. Мне страшно опозориться, когда я отвожу их в школу или разговариваю с родителями других учеников. А потом наступает декабрь – месяц, когда произошло землетрясение. Я чувствую это до сих пор. Все, что осталось там, разрушилось, исчезло. И я не переставала думать о том, что же могло произойти с Аво. Я ходила в библиотеку, в мэрию. Нашла ваше имя. Я поехала к вам. И вы помогаете мне, идете со мной до самого конца. Но что с того – мы так и не знаем, что с ним случилось. Был ли он дома во время землетрясения? Может, его засыпало, как других? Или же он сразу уехал из страны, как только мы закончили тот разговор? Жив ли он? А если мы не знаем этого наверняка, то можем ли мы оплакивать его?
– Можем, – отозвался я.
Мне было что на все это сказать, но я не мог – больно.
– Мина… – наконец выдавил я, когда мы парковались перед домом, где ее ждали дети. Звезды на небе были неразличимы, но луна сияла вовсю.
– Мина… – повторил я, утопая в серых волнах лунного света.
Я попросил у нее прощения.
Глава двадцать четвертая
Карс, Турция, 1983 год
Кондуктор поезда, что шел из Кировакана, не ходил, а скорее вальсировал из вагона в вагон. Проверяя билеты, он напевал, рассказывал всякие истории о местах, что мелькали за окнами, и выражал надежду еще не раз увидеться с пассажирами.
Наконец он подошел к Аво, который устроился в дальнем конце вагона, где обычно складывали багаж. Его напев тут же перешел в присвист:
– Э-э, тебя кто-нибудь спрашивал про твой шрам?
– Не-а, ты первый, – отреагировал Аво.
Он запустил руку в чемодан, купленный в Мерсине, и выложил все, что было внутри: турецкие деньги, поддельные документы, которые сделала для него Ками, ручку и блокнот на спирали. В блокноте было несколько стихотворений – довольно посредственных, но берущих за душу. Последним он вынул билет.
– Уезжаешь из Армении? Да? В Карс едешь? Да? Имей в виду, документы проверят на границе.
– Я понимаю. Надеюсь, еще в Ленинакане будет остановка. Сколько там поезд стоит?
– Три четверти часа.
– О, прекрасно!
– Но если опоздаешь хоть на минуту, поезд ждать не будет, понимаешь? Тогда тебе придется брать новый билет.
– Хорошо, хорошо.
– Ладно. Просто я знаю, что большие люди думают, будто правила должны соответствовать их запросам. Но ты, как я погляжу, не большой человек. Считай это за комплимент.
– Спасибо. Мне бы хотелось посидеть в одиночестве.
– Разумеется. Но тебе еще ехать и ехать. Как армянин армянина должен тебя спросить, а что ты вообще забыл в Карсе? Это же не город, а одно сплошное кладбище. Когда я начал работать на этой линии, я как-то съездил туда. Но больше никогда и не сойду там с поезда! Кладбище – представь, целый город превращен в кладбище! Тамошние жители, ей-богу, думают, что армян вообще никогда не существовало. Исключительное что-то. Там целые дома, учреждения, кафе сложены из могильных камней! Буквально украденных с кладбищ, а кладбищ теперь, по сути, и не существует. Я зашел в одно кафе перекусить и увидел едва заметные армянские имена и даты смерти. Вверх ногами. Могильные плиты стали строительным материалом. Я сказал об этом официанту, так тот мгновенно перестал меня замечать. Даже чек мне не принес. Они все милые люди, пока не спросишь их о камнях и о том, что на них написано. Сразу затыкаются, словно ты призрак. Такое чувство, что они разом теряют способность слышать и говорить. Просто молчат, вот как в моем случае. Нет, больше нога моя не ступит на эту землю. Вместо города – сплошное кладбище. Лучше уж в поезде посидеть, пока он не тронется. Зато никто не скажет, что меня не существует. А тебя вот понесло туда. В Карс, я правильно тебя понял?
