Несмотря на то что именно Рубен, по слухам, был вдохновителем и организатором теракта в Орли, суд имел на этот счет свое мнение. На заседании третьего марта восемьдесят пятого года – спустя почти два года после трагедии – организатором теракта был признан напарник Рубена Варужан. А Рубен был признан всего лишь исполнителем, пешкой, который к тому же своим решением помог избежать взрыва самолета в воздухе. Благодаря принятому в последнюю минуту решению теракт осуществился лишь частично, и наказание Рубену было смягчено.
Варужана приговорили к пожизненному заключению в тюрьме особого режима на севере страны, а Рубен получил двадцатку во Флёри-Мерожи.
– Думаю, еще можно будет договориться, – сказал ему адвокат, но у Рубена в ушах звучало лишь одно слово – «пешка». Тигран как-то сказал ему, что человек часто полагает, будто он игральная кость, которая выбрасывает очки, а на самом деле он всего лишь пешка.
Месяц за месяцем Рубен продолжал худеть. Он не ел ничего, кроме хлеба, который считал безопасным для здоровья, хотя ему хотелось и мяса. И курить ему тоже хотелось, но алжирцы скупали весь табак, и сигарет было не найти.
Однажды он увидел одного из сокамерников, который курил во дворе. Как выяснилось, тот выиграл сигарету в нарды. Роль кубиков играл бумажный круг с цифрами, который нужно было вращать по два раза. Именно эта крутящаяся штука и привлекла внимание Рубена. Он не проронил ни слова, чтобы сесть играть: все получилось само собой.
Скоро он играл, едва представлялась такая возможность. Ему бросали вызов многие заключенные. Играли на продукты из ларька: конфеты, сигареты и – что было редкостью – банки с «Нутеллой». Рубен ничего не ел – весь свой выигрыш он делил между христианами.
В восемьдесят седьмом году, спустя четыре года после Орли и два – после вынесения приговора, Рубен уже не помнил звука своего голоса. Заключенные, которым надоели постоянные проигрыши, перестали играть с ним.
– Глянь-ка на эти облака, – когда-то сказал ему Чудак, прикрывая нос полотенцем. – Видишь зеленую каемку по краям? Это необычные облака. Это – химические резервуары. Закрой лицо, брат. Они пытаются лишить нас всех наших чувств. Они на это способны. Они способны на все.
Вращая диск с цифрами одной рукой, другой Рубен придерживал тряпочку, прикрывая нос.
Рубен пытался найти Аво, а у Акопа Акопяна оставалось все меньше терпения. Сколько раз Рубен просил отсрочку, чтобы найти иголку в стоге сена. Сколько раз нападал на ложный след. Целых два года ему приходилось общаться с барменами, торговцами травкой, проститутками и прочей нечистью. Он совал нос во всякий закоулок, но Аво там не было.
– Я хочу, чтобы он вернулся домой, – успокаивал Рубена Акоп Акопян. – Я просто хочу переговорить с ним и убедиться, что твой брат будет держать рот на замке. Вот и все!
Верил ли Рубен его словам? Он не мог ответить на этот вопрос. Но когда все-таки нашел брата, то не преминул повторить ему слова босса.
– Ты поедешь домой, – добавил Рубен. – Мы ненадолго остановимся в Греции, чтобы замести следы, а потом ты отправишься домой.
Если во Флёри-Мерожи Рубен начинал как легенда, то спустя время он превратился в призрак. Его имя не значилось ни в каких анналах. Ни его национальность, ни его преступление уже не имели значения ни для кого, кроме тюремных чиновников. В местной библиотеке он часто брал книги про призраков. Призрак – это не столько вернувшаяся сущность, сколько оставшаяся. Рубен представлял, как вернется в Кировакан, как пройдет по центральной площади, воображая при этом, что он никуда и не уезжал, а все это время оставался в родном городе. Если он вернется, что он принесет с собой? Какой позор? Какую надежду? Он причинил больше вреда, чем принес пользы? Даже сам Ширакаци не смог бы правильно подсчитать. Справедливость, которую он хотел установить, включала в себя слишком много невидимых для него жизней, призраков. Рубен видел в этом основную проблему в решении армянского вопроса. Слишком просто сказать миру – да, ваши призраки реальны. Ну а дальше? Боль не вернулась – она осталась.
А что насчет его ненависти? Не всем суждено ненавидеть живых. Некоторые люди способны ненавидеть лишь призраков – им больше некого ненавидеть. Трудно сказать, как сильно это обстоятельство изменяет человека. Где то место, куда человек вкладывает свою призрачную ненависть? Она либо остается внутри, подгнивая и отравляя своего носителя, либо извергается жестоко и бесцельно. Рубен хотел встряхнуть свое детское «я», чтобы оно возненавидело его одноклассников, которые избили его когда-то на площади; ему хотелось сказать этому затюканному мальчишке: «Будь благословен, ты, посмотревший в глаза своим обидчикам!» Какое наслаждение, какая роскошь – ненавидеть тех, кто втаптывал твои зубы в гравий, кто сшибал с носа очки. Как здорово знать, что они виноваты перед тобой, и остается только выбрать: либо вступить с ними в драку, либо проклинать до конца дней, либо плюнуть им в глаза и убежать. Выбрать подходящий сосуд для своей ненависти и двигаться дальше. Но то, что копится, может взорваться, и жертвами станут вовсе не те, кто виноват.
Через несколько лет после вынесения приговора представители Французской Республики и Армянской ССР подписали соглашение об экстрадиции бывшего участника Армянской секретной армии освобождения Армении Рубена Петросяна при условии, что он никогда больше не покинет пределов своей республики.
Перед тем как отправиться домой, Рубен попросил отвезти его в Грецию. Французские власти поинтересовались зачем. Рубен не стал лукавить и сказал правду. Поколебавшись, французы согласились.
Двадцать восьмого апреля тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года Рубен, в некотором смысле, оказался на свободе. В Палео-Фалиро уже взошло солнце, окрасив розовым цветом верхушки волн. До экстрадиции оставалось несколько часов. Рубен отлично понимал, как ими распорядиться.
Глава двадцать третья
Лос-Анджелес, Калифорния, 1989 год
Я лежал на диване, укрытый шерстяным одеялом с цветочным рисунком, обложенный пакетами со льдом.
Когда я повредил себе шею, неудачно упав на ринге, все, чем я мог двигать, – во всяком случае, мне так говорили, – так это глазами и губами. Я и представить не мог, что мое тело способно вот так отключиться, и потом еще долго меня преследовал страх возможного паралича. Я просыпался по ночам, чувствуя, как в пальцы рук и ног впиваются тысячи игл. Это было больно, но в то же время радовало – если чувствительность сохранилась, значит, не все потеряно.
После тех кошмарных пробуждений прошло уже много лет, но, лежа на этом диване под шерстяным одеялом, я все отчетливо вспомнил. Вытянул ноги, пошевелил пальцами и, к своему облегчению, понял, что все вроде работает исправно. Повертел головой, оглядывая комнату, и один из пакетов упал с моей головы на пол. Кошка – как я понял, Смоки – бросилась на него, погоняла лапами по ковру и вытолкнула под ноги старика.
– Галуст! – позвал я, хотя челюсть плохо меня слушалась, и уж тем более я не мог вести долгие беседы.
