Мина тогда ничего не ответила, и теперь жалела об этом. Теперь ей хотелось сказать что-нибудь вроде: «О, хорошая мысль! Почему бы вам, мама, не поменять Араксии подгузник и не пойти к себе?» – но она решила обойтись без подгузников и сказала просто:
– Идите спать, мама. А мы приберем со стола.
Араксия выбралась из своего детского стульчика и убежала. Мать Галуста обвела взглядом сына, Мину и Аво.
– Иду, иду! – крикнула она в ответ на зов внучки и вышла из комнаты.
– Хороша! – сказал Аво, проводив ее глазами.
– Да никто с тобой и не спорит, – отозвался Галуст. – Но для тебя все же старовата, тебе не кажется?
Все немного посмеялись, как это принято в компании. Галуст вздохнул и сказал:
– А дочка – да. Она прекрасна, моя рыбка.
Некоторое время все молчали. Потом Мина сказала, что, если мужчины в настроении, она откроет бутылку водки.
– Я-то точно в настроении, – добавила она, поднимаясь.
Они переместились в гостиную, притушили свет, и Галуст поставил свою любимую пластинку «Спартак» в исполнении Венского симфонического оркестра.
«Балет», – подумала Мина, разливая водку в четыре рюмки, но, сообразив, что их всего трое, вылила лишнюю обратно в бутылку.
– Пьющая жена – это мужчина. Времена изменились, – изрек Галуст, то ли шутя, то ли серьезно.
«Он никогда не был таким раньше», – подумала Мина, и тут поняла, что до этого у них в доме никогда не было гостей-мужчин. Это не нравилось ей с самого начала их брака, но она молчала из боязни оказаться нудной.
– Мужественность – это теперь не только для мужчин, – засмеявшись, сказала она.
– А твои родители, – обратился Аво к Мине, – тоже живут здесь?
– Да, – ответил вместо нее Галуст. – На первом этаже. А сестра – на третьем. Вся семья в сборе.
– Армянская мечта, – сказал Аво и поднял стопку.
– Это очень удобно, особенно когда есть ребенок.
Галуст кивнул, соглашаясь.
– Но это все временно, – добавил он. – Придется искать квартиру попросторнее. Через несколько месяцев Араксии потребуется отдельная комната.
– Красивое имя…
– Так зовут мою мать, – пояснил Галуст. – А если бы родился мальчик, назвали бы его в честь моего отца – Шант. Ему понравилось бы быть дедом. Но проблемы с сердцем… Я обещал ему, что назову внука в его честь, и это лучшее обещание, которое я сдержу.
– Салют! – произнес Аво, снова поднимая стопку.
Галуст поднялся за бутылкой, сделав жест Мине, чтобы та сидела.
– Лучшее обещание… Я знал человека, который однажды попросил меня об этом, – сказал Галуст от книжной полки, которая одновременно служила и баром. Было ясно, что обращается он к Аво, при этом Мина никогда не слышала от мужа этой истории.
– Так вот. Я познакомился с ним в Ленинакане. Он был русский. Давно это было – мне тогда исполнилось… Вот сколько тебе сейчас? Совсем мальчишка был… Сколько? Двадцать семь? Ну да. Я тогда считал себя мужчиной, но именно это и должно было меня натолкнуть на правильную мысль. Ведь только мальчишки считают себя мужчинами. Настоящие мужчины всегда видят себя мальчишками. Мне было тридцать, и я был уже женат. И уже шесть лет тянул лямку в своей ленинаканской конторе. Думал, что вся моя жизнь лежит передо мной, словно расстеленная карта. Была, впрочем, проблема с женой – никак не могла забеременеть. Она ходила к обычным врачам, но также и к знахаркам. И я полагал, что решение этого вопроса не за горами. В тот вечер жена была дома, к ней пришли разные ее родственницы, которые занимались всякой там женской магией. Так что у меня была масса свободного времени. После работы я пошел в одно заведение около рынка, где, как я слышал, можно было выпить. Было жарко, и я попросил холодного пива. В зале почти никого не было – пара-тройка местных пьяниц и официант. Я сел в углу. Работал радиоприемник, ну, под музыку я и принялся за пивко. Действительно, оно оказалось холодным!
– Дорогой, пожалуйста, рассказывай свою историю, а не переживай ее заново! – не выдержала Мина.
– Здесь важна каждая деталь! – возразил Галуст. – Я хочу, чтобы и вы почувствовали влагу на стекле бутылки!
– Тут единственная влага – это наши слюни, когда мы засыпаем!
– Вот! Женщина позволяет себе разговаривать с мужем в присутствии другого мужчины, да еще в таком тоне! Мы действительно из разных эпох, мой друг.
Аво улыбнулся:
– Дальше давай!
– Так вот. Сижу я в баре, убиваю время, и тут заходит какой-то ну очень старый человек. Я сразу догадался, что он русский. У него были глаза-бусинки, но при этом крупные черты лица, а борода вообще была как Сибирь зимой. Усы… Я думаю, даже Сталин сказал бы: «Многовато!» Садится этот старик рядом со мной и спрашивает, не говорю ли я по-русски. Да, отвечаю. Мой отец, он вообще свободно говорил по-русски, знаете ли. Тогда старик спрашивает меня, не замечал ли я усиления сейсмической активности в районе по сравнению с предыдущими годами? Ну, я и пошутил – тычу пальцем в алкашей у стойки и говорю: вот, мол, им было бы отрадно узнать, что не только их покачивает! Старик засмеялся, и тут я понял, что он совершенно нормальный, а не сумасшедший. Ведь именно смех и отличает нормального от психа. Сумасшедший не будет смеяться шутке или анекдоту, вы ж понимаете. У безумца смех только беспричинный бывает, это я узнал еще в детстве – в деревне, где жил мой дед, был один сумасшедший, и мне…
– Ты хочешь начать новую историю, прямо посередине старой? – удивленно спросила Мина.
Для нее это было неестественно, но она решила исполнить роль сварливой жены. Получилось довольно смешно, тем более что водка подействовала и она вообразила, будто может вести себя свободнее обычного, показывая тем самым свое превосходство над мальчишкой, с которым когда-то была помолвлена.
– Ладно. Так вот. Я говорю ему по-русски, что не ощущал каких-либо толчков, ничего такого необычного. Он успокоился и объяснил мне, что работает геофизиком и вместе с другими учеными мотается между Москвой и Ереваном уже много лет, разведывает… как это он назвал? – а, углеводороды! – пробуривает скважины в районе между Араксом и Октябрьским бассейном. Э, зачем ты так смотришь на меня, любовь моя? – обратился он к Мине. – Я помню каждое слово, что он мне тогда сказал. У меня память – врожденный талант. Иными словами, этот дед и его люди бурили скважины в поисках нефти и природного газа. Москва считала эти районы «перспективными для развития». Дед сказал, что бурение идет тут с тридцатых годов, но в Армении ничего так и не нашли. Им потребовалось два года, чтобы пробурить скважину в две тысячи метров и еще несколько на пять тысяч. И все напрасно.
Аво встал со своего места, поняв, что теперь настала его очередь наливать. Галуст продолжал:
– А я говорю тому русскому, что нет ничего страшного в том, что азарт исследования присущ мужчинам, и наговорил ему еще много разной ерунды, которую вообразивший себя взрослым мальчишка высказывает без всякого смущения. Однако русский сказал мне, что я сильно ошибаюсь, что я совершенно неправ. Существует очень большой риск, что могут наступить катастрофические последствия. И если сейчас мы не чувствуем подземных толчков, то очень скоро сможем испытать их на себе в полной мере. Еще он сказал, что предупреждал Госплан заранее о возможных последствиях бурения. Он предсказывал обширное землетрясение в нашем районе в результате всех этих поисковых мероприятий. Однако его обращения проигнорировали, и бурение продолжается. Но теперь, когда он подошел к концу своей жизни, сказал тот старик, он сожалеет о проделанной работе, которой посвятил всю свою жизнь. В свое время он дал обещание, что никогда не перестанет искать нефть в Армении, и теперь сильно сожалеет, что выполнил его. «Это худшее обещание, – добавил он, – одно из худших, что я когда-либо давал». Он допил свое пиво и спросил меня, какое было лучшее обещание в моей жизни, из тех, что я исполнил? Помню, я что-то говорил о своих свадебных клятвах, что у нас с женой есть проблемы с зачатием ребенка, но мы обещали друг другу оставаться вместе и в горе, и в радости, и в богатстве, и в бедности, и вот я держу свои обещания. А к тому моменту выпили мы изрядно и потому стали смеяться, мол, проблема-то у нас одна! – безуспешное бурение! О, любовь моя, я вижу, как ты смотришь на меня – типа, да, милая история, Галуст-джан, а смысл-то в чем? Но тут не требуется заточка. Когда заболел мой отец, и я думал, что самому-то мне вообще не придется иметь детей, я вспомнил об этом русском и дал обещание, которое не собирался выполнять. Я пообещал, что, если у меня родится сын, я назову его в честь отца. Мне было уже за сорок, и шансы были невелики, и я не имел права давать каких-либо обещаний. Но я чувствовал, что обязан сказать это, и я верил. А теперь мне за пятьдесят, и я все еще верю, что исполню то, что обещал. Если такое случится, то это будет лучшим обещанием, которое было когда-либо исполнено, ибо оно невероятно именно из-за того, что сколько же везения и любви потребуется для его исполнения. Это было бы похоже на то, что в Армении нашли бы нефть!
