Варужан ошибался. Рубен не мог объяснить ему суть своей любви к Аво. Это не то, за что ее все приняли, это серьезное, глубокое, святое и беспощадное чувство.
В тот момент, стоя на мосту, Рубен захотел навсегда покончить с АСАЛА и вернуться в церковь. Но одновременно он понимал, что не сможет сделать этого, и это обстоятельство тоже свидетельствовало о его братской любви. Уйди он, и жертва Аво станет бесполезной. Бегство разрушит священный сосуд.
– Да, – произнес Рубен. – Да, он не был моим братом. Он был моим вторым «я».
Фейерверк громыхал всю ночь, и от его шума Рубен не мог уснуть. Он то и дело вставал с постели, чтобы отпить из своей бутылки. Темно-синие тени, падавшие на постель Варужана, не давали Рубену понять, спит тот или нет. На самом деле нечто бесформенное под легким летним одеялом могло быть кем или чем угодно.
Утром Рубен постирал в раковине носки, принял душ и оделся. Затем вместе с Варужаном они спустились в гостиничный холл, где сдали ключи от номера. Сев на заднее сиденье такси, Рубен чувствовал, как его ноги чавкают в мокрых ботинках.
За рулем оказался алжирец. Варужан развалился на переднем сиденье и завел с водителем разговор. Он сообщил ему, что некогда сам водил такси в Сирии и перевозил довольно-таки важных людей. Ему тогда казалось, что он похож на персонажа из рассказа старого русского писателя. Одному извозчику, как было сказано в повествовании, все время казалось, что каждый раз, когда он высаживал очередного пассажира, вместе с ним из пролетки выходил и его, извозчика, призрак, отчего после каждой поездки самого извозчика оставалось все меньше и меньше. Варужан трещал не умолкая, как будто водитель-алжирец, отец которого был застрелен парижской полицией во время беспорядков в октябре 1961 года, его слушал или спрашивал о чем-нибудь.
Пока Варужан молол языком, Рубен, положив на колени кейс с «Истиной», вспоминал о Гринсборо. Аво, стоя перед дверью аптеки, не произнес тогда ни слова. Он не оправдывался, не пытался объясниться, не говорил, почему решил спасти того профессора, – и даже не просил вернуть его домой. День был ясным, но прохладным, и, пока они ждали автомобиль, влажная подмерзшая листва на деревьях осыпала их разноцветными искорками. Аво молчал. Он мог бы сказать: «А тебе идет борода, Рубенджан. Так ты выглядишь старше, солиднее. Все такой же коротышка, бро, но стильный». Аво молчал, хотя Рубен ожидал, что тот добавит: «А погодка-то нынче промозглая. Совсем не такая, как у нас».
План состоял в том, чтобы снять мотель неподалеку от аэропорта и на следующее утро вылететь в Афины. Не дождавшись машины, Рубен неожиданно зашагал в сторону парка – было видно, как несколько человек играют там в шахматы. И в нарды тоже. Рубен мог бы сказать: «Я уже и не помню, когда последний раз садился играть», но нет, ничего такого – он просто пошел в том направлении. И Аво направился за братом.
Двое чернокожих сидели за дубовым столом над доской. Оба закутались в плотные куртки, закрыли рты шарфами. У одного брови были седыми, в тон игральным костям. Его соперник, игравший костями цвета красного дерева, был совсем молодой. Кости исчезали в перчатках, руки ударяли по таймеру. У ног игроков бродили голуби, пытаясь расклевать затоптанные крошки.
Рубен наблюдал за мужчинами, словно профессиональный фокусник, следящий за чистотой исполнения трюка.
– Будешь? – спросил его пожилой.
Рубен поменялся местом с проигравшим. Голуби нехотя вспорхнули из-под ног.
И доска, и таймер снова вернулись в исходное положение, словно само неизбежно текущее вперед время было отброшено назад одним взмахом руки.
«Как ты нашел меня?» – не спросил Аво, но Рубен все равно проговорил:
– Акопян не слез бы с меня, пока я не найду тебя.
Чернокожий вздернул бровь, но продолжал бросать кубики.
– Я искал два года, – продолжал вслух Рубен. – Два года безуспешных попыток, пока не нашел одного мерзкого типа. Он и дал мне наводку.
Аво не проронил ни слова, но Рубен понимал, что тот никуда не ушел.
– Если ты полетишь со мной, Акопян позволит тебе и мне объясниться. А потом ты отправишься домой.
Рубен почувствовал, как его брат пошевелился, словно готовясь бежать, и только тогда сказал:
– Мина вышла замуж, брат…
Он даже не обернулся, чтобы увидеть реакцию Аво, хотя почувствовал, как его сердце увеличилось и тотчас же сжалось, словно пытаясь передать некий сигнал.
Уверившись, что брат никуда не собирается бежать, Рубен вбил последний гвоздь, как бы в наказание за последние два года:
– Она все знает. Я имею в виду смерть Тиграна. Так что все кончено, брат. Я рассказал ей всю историю.
Противник Рубена сделал ход. Потом ударил перчаткой по таймеру – время снова понеслось вперед.
Рубен провел Варужана через ворота терминала. Затем Варужан отнес их багаж на стойку регистрации рейса компании Luxair – они должны были выбираться отсюда через Люксембург.
Тем временем Рубен удалился в уборную, где выпил остатки яблочного уксуса и принялся за работу. Затик так часто и подробно инструктировал его по поводу устройства бомбы, что двенадцативольтовый свинцово-кислотный аккумулятор представлялся ему детской игрушкой. Но теперь его руки дрожали, а мысли все возвращались к тому, чего не сказал Аво, – ни слова о праведности, ни слова о милосердии.
Цилиндрический дистанционный детонатор размером не больше обычного позвонка умещался на ладони, и в нем была жизнь. На подкладке кейса «Ики» вышили имена жертв геноцида. Чернилами Рубен добавил еще имена Ергата и Сирануш, и теперь ему казалось, что в этой бомбе, сконструированной с таким тщанием и любовью, больше жизни, чем у людей, что ожидали посадки на самолет.
Варужан ждал его у выхода на посадку Luxair, в паре сотен шагов от прохода на «Турецкие авиалинии», где Рубен и оставил «Истину».
– Давай быстрее на борт! – поторопил Варужан.
– Я оставил кейс там, у прохода, – сказал Рубен.
– Ты что, шутишь? – схватил его за плечо напарник. – Бомба должна быть в самолете.
– Самолеты и так часто падают и горят, – ответил Рубен.
Впервые за долгие годы он почувствовал, что его тело принадлежит ему. Кожа стала мягкой и гладкой, как в детстве.
– Мой способ будет более резонансным, – добавил он.
Варужан обхватил голову руками и присел. Потом вскочил и бросился бежать через терминал к стоянке такси. Он понимал – как и Рубен, – что их рейс до Люксембурга вовремя не полетит.
Глава шестнадцатая
Лос-Анджелес, Калифорния, 1989 год
Мина молча провела меня с крыши в свою квартиру и прикрыла за нами дверь. Квартира вся была в кружевных тенях от занавесок на окнах. В золоченых рамках на стенах – изображения цветов, на покрывалах с розово-желтыми и цвета яичной скорлупы оборками вышиты лепестки, и даже резные ножки кофейного столика напоминали садовую решетку. На кухне, где мы стояли, все еще дышала жаром плита, витал запах выпечки, перемешанный с нотами тимьяна и базилика.
