Когда оба пассажира были усажены, автомобили газанули. Сначала они двигались по одному пути, и двигались так, что из того, что шел позади, были видны красные стоп-сигналы первого. На юг, на юг от аэропорта… Затем на светофоре одна из машина пошла прямо, а другая свернула налево.
– Благодари бога, причем какого угодно, – повторял Хамик. – Благодари любого бога, что ты сел в правильную машину.
Рубен и в самом деле был благодарен – и Богу, разумеется, но еще и Акопу Акопяну, который поверил ему, который разрешил ему вернуться в организацию; но, конечно, не меньше его признательность распространялась на Сурика, Хамика и Затика, ведь они встретили его, как члена семьи…
Рубен сделал еще один глоток из бутылки. Судя по всему, придется еще раз наведаться в магазин на обратном пути. Иначе снова начнутся проблемы, с которыми он столкнулся в последнее время, – жжение в ушах, потливость рук, подергивание век, сдавленность в горле… Они возникали, как только он вспоминал «Иков». Кокаин и спиртное, помогавшие «Икам» в работе, только усугубляли его состояние, поэтому Рубен отказался от всего, кроме сигарет и яблочного уксуса, о действии которого он как-то раз прочел в библиотеке, стыдясь посторонних глаз.
В церковь проник луч света. Дверь распахнулась, и в храм ворвались уличные звуки. В проем влетел юноша лет пятнадцати. Он мигом преодолел проход, едва не зацепив ковер, и стал перед алтарем в тот самый момент, когда дверь снова затворилась. На голове юноши была шапочка служки, которую он то и дело поправлял, пока разговаривал со священником. Тот уже начал песнопение, но, чтобы расслышать мальчишку, замолк. Затем он что-то прошептал юнцу, и тот быстро исчез в незаметном потайном помещении сразу за фреской. А через некоторое время вышел, облаченный в красно-белое одеяние. Шапочка исчезла. Паренек уже не столь возбужденно, но все еще со следами недавнего испуга приблизился к Рубену и сказал ему по-французски, что время для туристического посещения собора закончилось.
– Дай мне еще пять минут, – попросил его Рубен по-армянски.
Мальчик обернулся назад, но священника уже не было на месте.
– Вам следует уйти прямо сейчас, к моему сожалению.
– Но ты ведь и так задержался, верно? И твоему патрону пришлось самому зажигать свечи, как какому-нибудь певчему.
– Я пытался объяснить… сегодня парад, в метро не войти.
– А тут, на стене, есть твоя фамилия? – спросил Рубен, указывая на место над алтарем.
Там был внушительный список имен армянских священнослужителей, погибших с четырнадцатого по восемнадцатый год. Рядом – изображения Бога Отца и Марии, а младенец Христос обвивал руками имена, как бы запоминая их.
– Только дальние родственники, – ответил служка. – Мне неприятно говорить, но вам все же надо уйти.
– У тебя вот тут помялось спереди.
Паренек разгладил одеяние и повторил:
– Пожалуйста, приходите завтра утром. С семи.
– Неужели небеса так строги? Скажи священнику, чтобы он сам меня выставил.
Уже начавший сердиться юноша убежал и скрылся за фреской. Почти сразу оттуда показался священник. Он медленно зашагал по проходу и, подойдя к последнему ряду, сказал по-армянски:
– Скажи, что ты хотя бы пожертвовал на храм.
Рубен оглядел стены и люстры. Кругом много золота. В стеклянном ящике у алтаря блестела бриллиантами Библия.
– Похоже, с этой церковью все хорошо и без моих грошей.
– Все это лишь для того, чтобы привлечь как можно больше людей в дом Божий.
Когда-то Рубен попытался убедить Аво поверить в Бога. Они были еще совсем юны. Аво читал стихи, и Рубен предложил ему для разнообразия прочитать Библию. Именно оттуда и начался их спор.
– Погляди на все прекрасное, сотворенное во имя Бога, – объяснял брату Рубен.
Архитектура, живопись, музыка, скульптура, даже книга со стихами в его руках – за все это Аво, по мнению Рубена, должен был благодарить Бога. Только через красоту художник и может общаться с Богом. Однако Аво усомнился, что красота – это только средство. Он считал, что красота сама по себе является целью. Искусство и есть цель, а Бог есть первое произведение искусства.
– Скажите, – спросил Рубен священника, – а что вы говорите тем, кто утверждает, что Бог – это вымысел?
Тот вздохнул:
– Говорю, что время осмотра храма закончилось, а пожертвования можно оставить у выхода.
Рубен открыл бутылку и отпил из нее.
– Ну вот, теперь вы нарушаете уже два правила.
– Хотите попробовать?
Священник наклонился, посмотрел на бутылку и отказался. Затем слегка приподнял полы своего одеяния и сел на стул рядом с Рубеном. Сколько же работы потрачено на эти ризы?
– Я мешаю вам отправиться на парад по случаю Дня взятия Бастилии? – осведомился Рубен.
– Значит, вы не француз, в том смысле, что не родились здесь, – ответил священник. – Я подумал об этом с самого начала, а вот теперь знаю точно. Потому что мы называем этот праздник совсем по-другому. Так говорят только туристы. Мы не отмечаем кровавый штурм. Иностранцы, а особенно Советы и США – вечно ссорящиеся родственники, думают, что мы празднуем Бастилию. Но это не так.
– Так для чего проводится парад? – удивился Рубен.
Священник объяснил, что на самом деле праздник называется Fête de la Fédération – День Федерации. Праздник учрежден четырнадцатого июля на следующий год после штурма Бастилии.
– Первый такой праздник был проведен в тысяча семьсот девяностом году. Он знаменовал собой события, кульминацией которых стало принятие конституционной монархии, направляемой Учредительным собранием. Вопрос решился без кровопролития, то есть праздник стал днем примирения. Конечно, мир наступил только по окончании революции, много лет спустя. А впрочем, зачем я это рассказываю? У французов довольно-таки знаменитая история.
– Не такая, как у нас.
– Да, – вздохнул священник. – Не такая…
Рубену пришло в голову, что он и сам мог бы стать священником. Он бы целыми днями журил своего служку за то, что тот пропустил время возжжения свечей после туристического часа. Он бы облачился в свою веру, словно в ризу, чтобы закрыться от всего мира, чтобы поставить всю свою серьезность на службу правосудию – вселенскому правосудию, а не той справедливости, которую он тщился осуществить.
– Я хотел бы исповедаться, – произнес он.
Священник потряс рукой, и рукав его пурпурной мантии вздернулся, явив глазам дорогие наручные часы.
– Насколько полной исповеди ты хочешь? – спросил он.
Насколько полной должна быть исповедь? Признаться в том, что он сделал с тем самым человеком из Москвы и многими другими; признаться в том, что он отправил своего двоюродного брата – а на самом деле родного брата – на мучения ради того, чтобы вернуть доверие человека, настоящего имени которого он никогда не узнает; признаться в том, что он сказал любимой женщине своего брата, что тот якобы обманул ее, перепутав жалость с любовью; что его брат умер без ответной любви, без уважения и даже без возможности попрощаться; что сам он перестал спать по ночам, мучимый спазмами в горле и жаром в ушах; что он никак не может перестать думать о тех страданиях, что вытерпел его брат; что он все время думает о той книге, в которой прочитал о действии яблочного уксуса… Это средство применяется для ловли фруктовых мошек в домашней обстановке. Берется банка с широкими краями, в нее наливается несколько ложек уксуса, сверху натягивается полиэтиленовая пленка и протыкается вилкой – готово. Насекомые могут попасть внутрь банки, а вот наружу им уже не выбраться. Его собственная боль напоминала ему эти самые отверстия, через которые мухи попадали в ловушку; это было скорее не пламя под ним, а полиэтиленовая пленка над головой… Насколько полной будет такая исповедь? Признаться, что жизнь его напоминает отверстия в полиэтилене?
