– Не волнуйтесь, все будет хорошо! – заверила Бриди, но выражение её лица убедило подруг, что она уже вовсю рисовала себе именно такой сценарий.
$
Они вошли из холода ночи в уютное тепло таверны, заполненной запахами пива и сигаретным дымом. Руарид пробился сквозь толпу, девушки шли за ним по пятам. Мужчины стояли у барной стойки компаниями по трое. Богатая смесь всевозможных языков слилась в немыслимую какофонию. Флора смогла различить шотландский, английский, валлийский, американский, польский и французский, услышала и множество незнакомых ей иностранных языков.
Уже отчаявшись найти место, они услышали крик:
– Мисс Макдональд! Сюда!
Высокий светловолосый американец махал им из-за столика в углу, за которым сидели несколько его друзей. Трое поднялись и уступили девушкам свои стулья, пока новый друг Бриди всех представил:
– Здорово, что вы пришли. Тут довольно людно. Мы не ожидали, что шотландцы настолько гостеприимны! – признал моряк и с силой сжал руку Бриди, прежде чем повернуться к Флоре и Майри. – Хэл Густавсен, рад познакомиться. Это Стэн, Грег и Ральф. А вон там, – он указал на еще более высокого молодого человека с такими же волосами цвета льна, – мой старший брат, Рой.
Хэл настоял на том, чтобы угостить всех выпивкой, хотя это предлагал сделать Руарид.
– Нет уж, приятель. Сегодня платит дядя Сэм!
[7]
Лёгкость в общении и дружелюбие американцев оказались заразительными. Несколько торговые судов застряли в порту, и моряки были счастливы получить передышку на несколько дней после того, как преодолели опасный Атлантический океан. Впереди маячило арктическое путешествие, но сегодня они могли расслабиться и наслаждаться вечером. Хэл ни на секунду не мог оторваться от Бриди, а Флора и Руарид болтали с остальными, отвечая на их расспросы о лучших здешних местах для игры в гольф и лучших пляжах для прогулок.
– Однако февраль – не самый лучший месяц для таких исследований, – заметил Руарид.
– После наших зим на Среднем Западе здесь такая мягкая погода, – рассмеялся Ральф. – Мы больше привыкли к сугробам высотой до трети метра, ну или чуть меньше. И мы пробыли несколько недель взаперти на корабле. Хочется пару дней поразмять ноги на суше!
В уголке Майри болтала с Роем, который казался намного спокойнее, чем его шумный младший брат. Они быстро нашли общий язык и увлечённо обсуждали молочный скот – до того, как записаться добровольцами на флот, Рой и Хэл жили на ферме своих родителей в Висконсине. В какой-то Хэл и Стэн отправились за новой порцией напитков, а когда вернулись, обнаружили, что Майри и Рой уже окончательно подружились.
Юноши выросли в окружении бескрайнего океана. Майри и Флора были очарованы рассказами Роя о бескрайних прериях и морях колышущейся пшеницы.
– Мы никогда не видели столько воды, пока не выбрались из Нью-Йорка. До Атлантического океана нам казалось, что озеро Мичиган – большое! А теперь нам иногда кажется, что мы больше не увидим земли.
– Вы, наверное, скучаете по ферме, – сказала Майри.
– Конечно. Но у нас и здесь полно дел: помогать вам, британцам, обеспечивать боеприпасами русских, чтобы мистер Гитлер не сильно радовался. Да к тому же, когда Хэл записался добровольцем, не мог же я позволить маленькому братцу в одиночку такое отмочить! Я обещал маме с папой за ним приглядывать, – признал он, и его лицо вдруг посерьёзнело. – Мои дедушка с бабушкой приехали в Штаты из Норвегии. Хорошо проплыть мимо неё, пусть она и занята нацистами. И мы делаем всё возможное, чтобы её освободить. Там же наши родные люди, и больно сознавать, что они страдают.
Поздно вечером гуляки стали расходиться по кораблям и домам. Хэл и Рой заявили, что проводят домой Бриди и Майри, так что Флоре с Руаридом пришлось пройти мимо домика смотрителя. Руарид пообещал на следующий день порыбачить с братьями и вообще всеми, кто свободен. Попрощавшись с Майри у её ворот, Флора обернулась. В темноте она могла лишь различить фигуры Майри и Роя, по-прежнему увлечённых беседой.
Всю дорогу домой она улыбалась. Потому что – она не была уверена, и всё это могло оказаться лишь игрой теней, но ей показалось, что Рой взял обе руки Майри в свои ладони, и его светлые волосы блеснули в лунном свете, когда их головы соприкоснулись.
Лекси, 1978
Мы все сегодня договорились встретиться в баре. Дэйви с группой, как обычно, будут играть. Бриди вновь взяла на себя роль нянечки.
– Хорошо вам отметить, – говорит она, когда я натягиваю куртку.
– Что отметить?
– Ой, Лекси, ты что, забыла? Сегодня же день рождения Элсбет.
Конечно, я не должна была забывать. Когда мы учились в школе, я рисовала для неё открытки и тратила свои карманные деньги на соли для ванн, косметику и конфеты (зная, что она в любом случае ими со мной поделится), и она тоже делала подарки мне. Всю дорогу я ругаю себя. Можно, конечно, угостить её выпивкой, но это так себе подарок от подруги детства, пережившей вместе с ней столько горестей и радостей.
Бар забит битком, музыка звучит ещё жизнерадостнее, чем в прошлый вечер. Осторожно пробираясь к столу с большим подносом, заставленным напитками, я останавливаюсь переговорить с Дэйви, вручаю ему пиво.
Моё сердце колотится от волнения, следующую композицию я слушаю, не шевелясь, а потом Дэйви встаёт к микрофону и просит тишины.
– Сегодня мы поздравляем с днём рождения нашу дорогую Элсбет Маккинз.
Зал сразу начинает радостно вопить и улюлюкать. Дэйви ждёт, пока все замолчат.
– И хорошая подруга Элсбет сегодня намерена к нам присоединиться и поздравить её по-своему.
Я поднимаюсь на ноги и иду к группе, судорожно сглатывая и опасаясь, что из моего внезапно пересохшего рта не вырвется ни звука. Горло, кажется, сжалось в узкую трубку, напряглось от страха, что я сейчас выставлю себя полной дурой. Я встаю рядом со скрипачом, и он кивает, помахивает смычком. Внезапно на меня накатывает резкая слабость, головокружение и воспоминание о том, как преподавательница по вокалу качала головой, слушая мои попытки вновь запеть после операции.
– Мне так жаль, Александра, – сказала она. – Ничего не помогло. Боюсь, что ущерб непоправим. Вы никогда больше не сможете петь на сцене.
Но я вижу улыбку Элсбет, которая становится ещё шире, когда Дэйви передаёт мне микрофон. Он на секунду сжимает мою руку, чтобы придать мне сил. Элсбет оживлённо кивает – давай-давай! Я закрываю глаза, пытаясь убедить саму себя, будто пою малышам в зале или тюленям в затерянной бухте.
Скрипка уже играет мелодичное вступление, и, глубоко вздохнув, я начинаю петь:
Рябина, милая рябина,
Ты вечно мной любима,
Меня связала навсегда
С домом ты родимым…
Вступают другие инструменты, и мой голос наполняется уверенностью, вытягивая из аккомпанемента знакомые ноты. Я слышу, что он грубоват, что слова на конце звучат чуть хрипло, но это даже добавляет глубины простоте песни. Все собравшиеся начинают тихонько подпевать, и наши голоса сливаются, заполняют зал.
