Она как будто смотрит на себя со стороны и видит женщину в роскошном интерьере, рядом муж – мечта всех женщин, она соскребает со столешницы пюре, потому что терпеть не может мясо, а вредная кухарка нарочно его готовит. И – венец абсурда – образцовый супруг затеял усыновление, даже не поставив ее в известность!
«Чистый Золя…»
Ей бы лить горючие слезы, а Нина реагирует прямо противоположным образом, и нервный смех отскакивает от чудесных гобеленов, украшающих стены дома, в котором она обитает, но не живет.
Появляется Натали. Ее лицо выражает осуждение, и Нина реагирует на прислугу как на удар тока.
«Какого черта она все еще здесь?!»
Ей трудно дышать, вот-вот начнется приступ астмы. Она больше не смеется и начинает орать на кухарку:
– Убирайтесь из дома! Я больше не хочу вас видеть! Вон!
Онемевшая от изумления Натали смотрит на Эмманюэля, не понимая, как реагировать.
– Нечего глазеть на моего мужа! Идите прочь, слышите?
Женщина выбегает, хватает с вешалки пальто и исчезает, хлопнув дверью.
– Что на тебя нашло? – изумляется Эмманюэль.
– Я не хочу и никогда не захочу ребенка. Я тебя обманула. И я не понимаю, как ты посмел затеять усыновление, не сказав мне ни слова!
Нина произносит слова, давно ждавшие своего часа, и они плохо выговариваются, как все, что вырывается на свободу под воздействием гнева. Она дрожит всем телом, а Эмманюэль реагирует неожиданно – презрительно улыбается. Этот уверенный в себе мужчина смотрит на жену как на пустое место, ничтожество, табуретку, которая вдруг обрела дар речи, неуместное нелепое нечто. И Нина кидается на него, начинает колотить по плечам, рукам, спине, животу. Она бьет, ослепнув от ярости, наносит удар за ударом, пускает в ход ногу. А он улыбается все шире, и Нина, осознав происходящее, издает вопль. Улыбка мужа пугает ее, наводит ужас.
– Бедная моя глупышка… Я взял тебя в дом с улицы. Можешь не сомневаться, мы получим ребенка, и ты будешь заботиться о нем днем и ночью. А теперь, будь любезна, позвони Натали и извинись перед ней…
– Ни за что.
– Подумай хорошенько. Я имею право запереть тебя в психушку прямо сейчас. Там полно таких, как ты, одиноких, депрессивных, пьющих бездельников. У меня большие связи, достаточно сделать один звонок нашему уважаемому семейному доктору, и ты закончишь жизнь в смирительной рубашке. Забудешь свое имя. Помни, ты моя жена… Подпись под документами ставлю я – под документами об усыновлении, разводе и… помещении в клинику. Так называемые друзья тебе не помогут, легавому и педику насрать на подругу детства. Они и пальцем не шевельнут, дадут тебе утонуть в дерьме. На этой земле только я люблю тебя, рассчитывать ты можешь только на меня. Жаль, что у тебя не хватает мозгов, чтобы понять это.
Эмманюэль поднимается в спальню, оставив Нину убирать остатки ужина.
* * *
Несколько минут спустя она тоже идет наверх, раздевается, принимает душ, думая о ярости Этьена, о том, каким тоном ее муж произнес слово «усыновление». Она втирает крем в кожу, ложится и прижимается к Эмманюэлю, как собака, которая съела башмак хозяина и ластится к нему, вымаливая прощение.
Она подчиняется, изображает, стонет в нужный момент, а когда муж засыпает, минут двадцать лежит и смотрит в темноту. Потом осторожно отталкивает Эмманюэля, тихонько поднимается, зажигает ночник и берет «Мел», ждавший своего часа с чемпионата мира по футболу 1998 года. Нина прекрасно помнит, как положила томик в тележку с продуктами. Это был счастливый момент ее жизни. Она с утра повторяла себе: «Сегодня вечером Этьен и Адриен придут к нам на ужин…» И они явились, вместе. А она скрыла слезы, чтобы Эмманюэль не заметил, как сильно она любит своих друзей. Гораздо сильнее, чем его. Лионцы – они приехали раньше – сидели перед телевизором и орали во все горло.
Тогда был последний счастливый день ее жизни. Потом трое друзей потеряли друг друга из виду. Для нее время тянулось бесконечно.
Паузы в отношениях становились все длиннее, они все реже разговаривали, в основном по телефону, и почти не виделись. Текст на четвертой странице удивил Нину, заставил ее задуматься и засомневаться. Получается, она прошла мимо Адриена, так и не узнала его. Книгу можно пропустить, как встречу, историю, людей, способных все изменить. Пропустить из-за недоразумения, обложки, неудачного резюме, предвзятого мнения. Хорошо, что жизнь проявляет настойчивость.
* * *
Внешний вид неважен.
Рана гнездится в сердце.
Еврипид
Мне три года. Мы кружим по двору. На земле лежат мячи и обручи, на асфальте мелом нарисованы квадраты для классиков. Иногда нас разделяют. Девочек отправляют к девочкам, мальчиков к мальчикам. Я остаюсь с девочками. Малышки веселятся. Я наслаждаюсь их смешками, как зефирками, которые нам раздали после дневного сна.
Мне шесть лет, и я впервые говорю об этом вслух. Я открываюсь старику, которого не знаю, он даже не внушает мне особого доверия. Я чувствую, что он плохо пахнет, а еще у него кустистые брови и мертвенно-бледный цвет лица.
У меня тяжелая ангина и сильный жар, я стучу зубами на смотровом столе, мама ждет в коридоре. Я впервые остался один на один с чужим взрослым.
«Доктор лечит деток, когда у них что-то болит».
Мой случай.
Я уже пять минут изумленно пялюсь на два плаката на стене, рядом с ростомером, и пытаюсь понять их смысл. Мальчик и девочка предпубертатного периода изображены во всех деталях, всем частям тела даны названия. Одинаковые. Пищеварительный тракт, печень, почки, желудок, руки, ноги, ступни, сердце. Названия разнятся только внизу живота. Я не без труда прочитываю слова «половые органы» и понятия не имею, что они означают.
Ошеломленный этими картинками, я выпускаю мой секрет из клетки – впервые в жизни.
– Я – девочка.
– В каком смысле? – спрашивает мужчина, сосредоточенный на своем тонометре.
– Я – девочка.
Врач сдвигает мохнатые брови и сразу становится похож на благодушного лешего, а потом на колдуна из тех, кто развлекает детей в цирке и на днях рождения, а меня пугает до икоты. Он не отвечает, кладет мне на лоб сухую ладонь.
– У тебя жар, ты бредишь, милый.
– Что значит «бредишь»?
– Что ты обезумел. Это признаки горячки.
Я хотел проглотить мой секрет, но последние слова вырвались сами собой. Когда задумываешь «пересилить» фразу, долго бывшую в плену, она пользуется моментом, чтобы обрести свободу.
– А когда исчезнет моя пиписка?
Он хватает меня за плечи. Причиняет мне боль. Кровь бросается ему в лицо. Доктор напоминает графин плохого красного вина.
