– Отец неизвестен, мать – пленница депрессии, – иронизирует Нина.
– Как интересно…
– В сентябре я уезжаю жить в Париж.
– В Париж?
– С двумя лучшими друзьями – они мне как братья, у нас группа, мы собираемся записать альбом.
– Какую музыку любите?
– Электронную. У нас два синтезатора и «голос». Я – голос.
– Вы поете?
– Да… Почему вы мне выкаете? Я чувствую себя вашей бабушкой.
– Ладно, будем на «ты». Значит, ты голос?
– Да.
– Может, споешь мне что-нибудь прямо сейчас?
Скажи, что любишь меня
Даже если это неправда
Я знаю, ты лжешь
Жизнь так печальна
Скажи, что любишь
Дни похожи один на другой
Спой мне романс…
– Очень хорошо. Я упустил Дао, зато услышал Лио.
– Я никогда не занималась любовью, а ты?
– Это название песни? – «особым» голосом спрашивает он.
Нина улыбается, алкоголь раскрепостил ее. Они стоят совсем близко, она чувствует его губы у своего уха, слушает голос, вдыхает аромат. Оба наэлектризованы – разговором, обстановкой. Она хоть сейчас, не задумываясь, вышла бы за него замуж. Отреклась бы от родителей. Удачно вышло, что она их знать не знает.
Маню и Нина сидят у стойки, не обращая внимания на толчею вокруг. Он гладит указательным пальцем тыльную сторону ее ладони.
– Со мной это уже бывало.
– Что – это?
– Я занимался любовью.
Нина делает несколько глотков, чтобы набраться мужества, и произносит недрожащим голосом:
– Научишь меня? Хочу успеть до Парижа.
– Думаю, это можно устроить.
33
22 декабря 2017
Нина впервые вошла в магазинчик в центре города, чтобы купить три блузки, белый свитер, две пары брюк и платье.
«Платье и белый свитер… на фига они мне?»
Уже десять вечеров подряд она проводит время с Ромэном Гримальди. Возвращается домой после работы, съедает что-нибудь, не присаживаясь, принимает душ, переодевается и отправляется на улицу Роза-Мюллер. Они занимаются любовью, и она сразу уходит, прикрываясь кошками.
Нина только что потратила 300 евро на шмотки, которые ни разу не наденет. Интересно, все женщины такие идиотки? «Оставь себя в покое, – нашептывает внутренний голос. – Пусть все идет как идет, не бери в голову…»
Сегодня годовщина смерти Эрика, сына Симоны. Почему никто до сих пор не придумал красивого эвфемизма, чтобы обозначить это? Слово «годовщина» не годится. Можно спросить у Ромэна, вон сколько определений он нашел для бездетных.
Нина наблюдает за Симоной через окно медпункта. Она взяла на длинный поводок нескольких псов и по очереди выводит их, держа спину прямо, как балерина-этуаль. Флисовая куртка Polaire, платок Hermès на голове – Симона напоминает вельможную даму, потерявшуюся среди бетонных бараков. Английскую королеву в фавелах
[81]. Утром она сказала Нине, роясь в сумочке в поисках перчаток: «Сегодня три года…» И добавила: «Я выйду на работу 25 декабря, можешь хоть один разок отдохнуть как человек…»
Сейчас полдевятого утра, и Симона уже выгуляла Рози, похожую на пиренейскую овчарку, и Буле
[82], крупного черного красавца-гриффона
[83]. Нина переназвала его так, потому что он вернулся в приют, сбежав из двух приемных семей. С интервалом в год без труда нашел дорогу и ждал, когда откроют ворота, чтобы занять свое законное место. Нина разместила Буле рядом со входом и своим кабинетом, его бокс вдвое больше обычного, и он свободно бродит по зданию. Буле больше не выставляют на усыновление, Нина хотела забрать его домой, но в конце концов не стала так поступать: ее дом здесь, большую часть времени она проводит на работе, и гриффон будет с ней до конца своих дней.
Утро холодное, тусклый зимний свет и сине-стальное небо не способствуют хорошему настроению, но работа ждать не будет, и Нина отправляется на кошачью половину. Животные зевают, потягиваются, мурлычут. Им нужны объятия, квартира, дом, балкон, сад, красивый вид, да мало ли что еще. Новые привычки. Старый холостяк или большая дружная семья – богатая или бедная, любая, важны лишь внимание и нежность. В дни открытых дверей на них смотрят, их ласкают, одни нравятся больше других. А пока все они дрыхнут в уютных корзинках, подаренных благотворителями.
Нина надевает резиновые перчатки, моет лотки и пол с обеззараживающим средством и беседует с котами, которые смотрят на нее с усталым видом. Самые молодые играют, бегают друг за другом, прыгают и точат когти о специальное дерево. Старожилы время от времени шипят на самых буйных.
– Вчера я занималась любовью.
Желтые, голубые, зеленые глаза смотрят с интересом и слушают ее голос, как дети сказку.
– И нечего возмущаться, я все-таки женщина… Не только ваша прислуга… Помните высокого мужчину, который забрал Боба? Это он. Да, я искала недолго и недалеко и кажусь вам восторженной идиоткой… но все мы делаем что можем… И вообще, это не ваше дело!
– Разговариваешь сама с собой? – спрашивает подошедшая неслышно Симона.
– Нет, сообщаю мохнатым сводки с театра сексуальных действий.
– О, я тоже могу поделиться… У меня богатая биография.
Симона гладит кошек, держит их на руках. В приюте шестьдесят хвостатых, свободных мест почти не осталось. Раньше приют только по весне переживал нашествие котят, теперь это происходит круглый год. Катастрофа… Большинство были кому-то подарены или проданы, но очень скоро оказались в мусорных баках, среди отбросов, или на улице – голодные, зараженные паразитами, с гноящимися глазами.
Нина мечтает провести кампанию по стерилизации с помощью мэра.
«До чего все-таки подлая штука жизнь. Они без конца производят на свет малышей, я не могу забеременеть, Симона родила сына, а он умер…» – думает Нина.
– Как ты? – спрашивает она Симону.
– Все нормально. Хочу, чтобы настало завтра. С тех пор как не стало Эрика, я всегда хочу оказаться в завтра… Настоящее меня… затрудняет… Я не знаю, что с ним делать.
