Марион изменилась. Живая, резвая, веселая и непосредственная, она стала резкой и угрюмой. Оскорбляла меня, ругала Небеса, Бога и всех, кто попадался под руку. Но главным виноватым назначила отца – за то, что не верил в смертельную опасность, грозившую жене.
«Он не хочет везти ее в больницу! Черт, Лоран, моя мать сдохнет!» Я пробовал объяснить, что виноват не только Пьер, твердил: «Гони прочь темные мысли, не позволяй им свить гнездо у тебя в голове!» Она меня не слушала…
Когда Одиль скончалась в больнице, Пьер позвонил моим родителям. Марион была со мной, она впала в ярость и разгромила полдома.
Она не пошла на похороны, шокировав весь город, но ей было плевать, она слишком страдала, чтобы думать о чувствах других людей.
С того дня она перестала ходить в школу, начала пить, убегать, таскалась по злачным местам, короче – разрушала себя, чтобы уничтожить отца. Не стану описывать гадкие детали, чтобы не пачкать ее память. Марион была слишком молода и не сумела пережить такую тяжелую травму, как смерть матери. Вместе с Одиль она потеряла весь мир.
Мы продолжали общаться, встречались в маленьком лакомельском кафе, которого больше нет.
Теперь о тебе.
Ты спросила, не отец ли я тебе.
Тебя не случайно назвали Ниной. Будь ты мальчиком, звалась бы Навалем.
Однажды вечером Марион сказала мне, что влюбилась, что теперь ее жизнь изменится. Ей было семнадцать, парню столько же. Я знал его в лицо, мы ездили в лицей одним автобусом. Его звали Идрас Зенати, застенчивый и очень красивый кабил
[199]. Они проводили вместе все время и только вечером расходились по домам. Марион утром садилась с нами в автобус, а потом целый день ждала любимого в кафе.
Марион забеременела. Они это планировали, хотели зажить своей семьей, но были несовершеннолетними и консультировались с соцработниками, как стать независимыми.
Планы провалились.
Как только Идрас завел разговор о девушке, в которую влюбился, француженке, беременной от него, и заявил, что хочет на ней жениться, отец приказал ему замолчать, а на следующий день увез всю семью в Алжир. Они сбежали, как воры, бросили все, лишь бы избежать срама.
Идрас успел позвонить Марион. «Они меня похищают, я вернусь, как только стану совершеннолетним. Жди меня, я вернусь!»
Марион была на шестом месяце, и у нее остался только я.
Ей исполнилось восемнадцать за месяц до твоего рождения, и Марион придумала дьявольский план «разрушения» твоего деда.
Она родила, почти сразу бросила тебя на Пьера, и мы уехали в Парижский район. Марион пряталась у меня после родов. Мы жили вдвоем в комнате для прислуги. Я учился, она работала в булочной в нашем квартале и ничего не желала слышать ни о будущем, ни об Идрасе.
«Уехал – и ладно! – говорила она. – На что мне муж в моем возрасте?» Она врала. Надеялась, что Идрас вернется и они вместе тебя заберут.
Он не вернулся…
Хуже всего то, Нина, что Марион ненавидела Пьера за смерть Одиль и выдумала чудовищную историю. Заставила его поверить, что ты – дитя насильника. «Видел бы ты его рожу, Лоран! Я отомстила за маму!» – сказала она с печальной улыбкой.
Я умолял ее сказать отцу правду, пригрозил, что сам все объясню Пьеру, если этого не сделает она. Марион ответила: «Все меня предали – кроме тебя, Лоран, кроме тебя».
Как-то раз, вечером, я вернулся с факультета и увидел, что Марион ушла, оставив записку: «Спасибо за все! Целую!»
Она перестала вас ждать, тебя и Идраса.
Думаю, отец убедил Идраса, что Марион – дурная девушка и он не может быть отцом ребенка. Если бы он хоть раз тебя увидел, понял бы, что это наглое вранье!
Марион позвонила через много лет, сказала, что живет в Бретани, с одним типом, которого встретила там, они занимаются торговлей. «Скажу честно, Лоло, я в порядке, жизнь наладилась».
Что она имела в виду под этим «жизнь наладилась»?
Летом 1980-го я поехал повидаться с твоим дедом. Ты играла в саду. Была красива, как олененок. Я такой тебя и запомнил, прелестной и грациозной. Ты сказала: «Здравствуйте, мсье», и я расплакался.
Я рассказал Пьеру правду, и он вроде бы поверил, ответил: «Нина – моя малышка, и мне все равно, кто ее отец…»
Ну вот, теперь ты знаешь немного больше о матери о об Идрасе.
Прилагаю номер моего телефона и фотографию класса, твой отец – второй слева в первом ряду, в свитере в голубую полоску. Ему шестнадцать на этом снимке.
Дружески тебя обнимаю,
Лоран».
Нина долго разглядывала лицо юноши со светлым и мягким лицом. Ей хотелось кричать со всех крыш города: «Он – мой отец! У меня есть отец! Смотрите все, какой он красавец!»
Фотография присоединилась в ящике комода к бумажке с адресом Марион, полученной от доктора Видаль.
Ее отцу всегда будет шестнадцать.
Идрас и Марион любили друг друга, остальное не имеет значения.
Она – дитя юной любви – всю жизнь ждала этого письма и в конце концов получила его.
Нина все еще в ванной, с телефоном возле уха. С лестницы доносится смех Ромэна и Лили, они шумят, как подростки во дворе коллежа. Ромэн весел, как его ученики, и беззаботен, словно мотылек.
– Нина, из лаборатории пришли результаты ваших анализов.
Жесткая посадка… Милен Видаль говорит почти торжественным тоном. Первая мысль Нины – это та же болезнь, что у Этьена и Одиль. Уже несколько недель она устает сильнее обычного, спина разламывается от боли… Нину трясет, она присаживается на бортик ванна. Думает о троице и о Ромэне. И все-таки нам было очень хорошо вместе.
– Где вы?
– У моря, – едва слышно отвечает Нина.
– Не в Ла-Комели?
Милен Видаль удивлена и, кажется, недовольна.
– Нет, уехала на уик-энд…
– Вы одна?
– С другом.
«Идиотское слово друг, – думает Нина. – Но оно лучше, чем компаньон, его я оставлю моим псам. Не называть же Ромэна мужиком или возлюбленным в разговоре с доктором!»
Апрель. Погода должна стоять прекрасная.
Она запирает дверь с мыслью «они еще не знают»…
Ей хочется прекратить разговор. «Плохие новости могут подождать до следующей недели…»
– У меня что-нибудь серьезное? – шепотом спрашивает она.
