– Согласна.
Мы идем на парковку. Нина в середине, Этьен – слева, я – справа. Она держит нас за руки. Небо над нашими головами ясное, бледно-голубое.
– Остановимся во Флоренции?
– Предпочту заночевать в Неаполе, – отвечает Этьен, – но если поведет Нина, мы не доберемся раньше утра. Пустите меня за руль, мы ведь договорились перед отъездом.
– До Неаполя шестьсот километров, – говорю я.
– Ладно, но будем останавливаться каждые два часа.
– Да, мамочка.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– Для человека, готовящегося сыграть в ящик, скорее хорошо.
78
1 января 2003
Вчера вечером лионские друзья встречали с ним Новый год. Они никогда его не бросали, не то что та развратная гадина, грязная сука.
Все еще спят в комнатах на втором этаже, тут и там стоят бутылки из-под шампанского. Натали перед уходом убрала со стола и вымыла посуду, но они праздновали всю ночь, вот и насвинячили.
Еще нет и восьми, Эмманюэль совсем не спал и теперь сидит на диване, пьет кофе и размышляет.
Нина исчезла двадцать шесть месяцев назад. Надежда отыскать ее растаяла.
Он дошел до ручки, ходил к колдунам и ясновидящим. Маятник, карты, хрустальный шар… он все испробовал, такого наслушался и насмотрелся, что стыдно рассказывать. Его уверяли, что она умерла и похоронена в Пюи-де-Дом, что она прячется в Ирландии, если быть точным – в Корке. Эмманюэль поехал и, конечно же, никого не нашел. Одна уважаемая астрологиня заявила, что Нина находится «максимум в трех километрах от Ла-Комели», что она даже «чувствует ее аромат». Шарлатаны всех мастей пытались вытянуть из него деньги за несуразную информацию.
Надежды нет.
Она никогда не вернется. Зачем? Что ей делать в этой крысиной норе?
Если только…
Если не решит, что путь свободен.
Нина привязана к Мари-Лор Больё. Если она узнает, что Эмманюэль уехал, захочет вернуться «на цыпочках», чтобы навестить мать Этьена.
Тут-то он ее и схватит. При этой мысли Эмманюэль ухмыляется.
Он звонит родителям в Марокко, трубку берет Ге.
– Слушаю…
– С Новым годом, мама.
Кажется, она еще спала. «У нее странный голос…»
– С Новым годом, милый! – наконец отвечает мать.
– Нина звонила?
– Нет… Конечно нет!
– Клянешься?
– Клянусь.
– Моим здоровьем?
– Твоим здоровьем.
– Скажи: «Клянусь твоим здоровьем, что у меня нет новостей от Нины…»
– Клянусь твоим здоровьем, что Нина мне не звонила. И у меня нет никаких новостей.
– Папа рядом?
– Да.
– Он меня слышит?
– Сейчас передам ему трубку.
– Я принял решение уехать из Франции и хочу продать компанию.
* * *
Несколько минут спустя Ге идет одна по внутреннему саду их марокканского риада
[176] и обвиняет себя и мужа в трусости. Они не просто уехали жить в Марокко, но сбежали.
Здесь, в этой стране, всегда тепло, по утрам все вокруг источает волшебный аромат, а фантастический свет изумительно прекрасен. Но истинное солнце светит там, где находятся наши близкие. Самые близкие. Неискоренимо близкие.
Когда Маню был ребенком, Гертруда думала: «Я могла бы спрятать труп, если бы сын попросил». Она никогда никого не любила сильнее Эмманюэля и все ему прощала.
А потом появилась Нина, и ее сын изменился. Девочка блёкла, а в глазах Эмманюэля загорелся огонек безумия, окреп и превратился в гибельное пламя. Он был одержим женой, следил за ней, только что не травил, как дичь.
Всего раз Ге решилась сказать: «Тебе следует оставить Нину в покое», и Эмманюэль оборвал разговор, заявив, что его жена очень молода и «нуждается в отцовской опеке».
Его слова ужаснули Ге. «Что я наделала? Как я его воспитала? Что я пропустила, чего не заметила? Неужели я – виновница его странностей? Не зря говорят, дети повторяют родителей, и в лучшем, и в худшем…»
Да, Ге переехала в Марокко, потому что боялась.
Через год после женитьбы сына она впервые заговорила о Марокко, заявила, что хочет начать новую жизнь и муж с ней согласен. «Как только затоскуем по друзьям и семье, сразу прилетим. Ничего фатального в нашем решении нет, всегда можно дать задний ход». Анри-Жорж сначала удивился, но очень быстро проникся этой идеей и даже проявил энтузиазм.
«Сколько раз мы закрываем глаза, – спрашивает себя Ге, – не обращаем внимания на ребенка, который слишком часто плачет, на соседа-грубияна, на одинокую старушку или жестокость в отношении пса или котенка? Как часто, вместо того чтобы вмешаться, собираем чемоданы? Чтобы не видеть и ничего не чувствовать».
Этим утром, услышав звонок, Ге не подумала: «Это Эмманюэль». Не подумала: «Сын звонит поздравить меня с Новым годом». Она решила: «Сейчас мне скажут, что с Эмманюэлем что-то случилось».
Она почти удивилась, услышав его голос: «С Новым годом, мама».
Ге осознает, что после ухода Нины безумие ее сына стало неизлечимой, злокачественной болезнью. Она дважды навещала Эмманюэля и оба раза сокращала пребывание до минимума. Незачем увещевать его, он мечется, как лев в клетке, беседует сам с собой, часами говорит по телефону с частными детективами, боязливыми и совершенно никчемными. Все попытки матери вмешаться вызывали бурную ответную реакцию, нервную, почти угрожающую, он твердил одно и то же: «В конце концов я ее найду». Ге в душе надеялась: «Господь Милосердный, пусть он никогда ее не отыщет!»
Анри-Жорж тоже попытался вразумить сына, но натолкнулся на глухую стену. Он предложил отдать компанию в управление, но Эмманюэль ничего не захотел слушать:
– Это не решит проблемы, а если продадим, закроем тему. Кстати, я уже получил несколько выгодных предложений.
– Нельзя вот так запросто расставаться с детищем трех поколений Дамаммов! – вскипел Анри-Жорж. – Между прочим, я все еще владею долей капитала.
– Мне плевать на деньги, папа, могу отдать тебе все.
Они перешли на повышенные тона, и Ге вмешалась, безмолвно, взглядом, умоляя мужа успокоиться.
– Однажды ты станешь отцом и будешь счастлив передать компанию сыну, мой мальчик!
– У меня никогда не будет детей…
Дамамм-старший закончил разговор, и Ге пришлось рассказать мужу о психическом состоянии Эмманюэля.
