– Нет у вас больше никакой дислексии. Моя миссия окончена.
Мальчик опешил.
– Ваш отец нанял меня, чтобы решить проблему дислексии. Вы от нее излечились.
– Вы мне нужны, чтобы сдать экзамен!
– Бросьте! Я совершенно вам не нужна. Вы прочли “Илиаду” и “Одиссею” очень талантливо. Вы говорите об этом так, как мало кто из взрослых способен говорить.
– Ни “Илиады”, ни “Одиссеи” в программе нет.
– Черт с ней, с программой! Кто может больше, тот может и меньше. Если говорить честно, для современного читателя Гомер труднее, чем Стендаль.
– Я другого мнения.
– Это не вопрос мнения. Это объективный факт.
– Ладно, я понял. Вам надоело со мной возиться.
– Вовсе нет. Просто не хочу вести себя непорядочно.
– Тут нет ничего непорядочного! Не бросайте меня, пожалуйста.
Тон его был напористым и умоляющим одновременно.
– Не понимаю. Я вас явно раздражаю. Вам потребовалось четыре дня, чтобы мне позвонить, хотя я должна, в принципе, приходить ежедневно.
– Извините меня. Такое больше не повторится.
– Вам не за что извиняться. Ваше поведение казалось мне логичным. Это сейчас я перестаю вас понимать. Зачем, собственно, я вам так уж нужна?
– Вам удалось пробудить во мне интерес к литературе.
– Да. И это уже произошло.
– Нет. Если вы уйдете, все пропало.
Я смотрела на него в замешательстве. Его отчаяние поразило меня. Первый раз в жизни я читала в чьем-то взгляде, что человек остро нуждается во мне.
Взволнованная, хоть и раздосадованная, я сказала, что приду завтра.
– Спасибо, – ответил он и бросился вон из комнаты.
Что за безумная семейка, думала я, выходя. И не успела подумать, как путь мне преградил Грегуар Руссер с сияющим взором.
– Браво, мадемуазель.
“Я и забыла про этого психа”, – отметила я про себя.
– Ловкий маневр.
– Вы о чем?
– Мой сын вел себя недопустимо дерзко. Вы отлично поставили его на место.
– Ваш сын не более дерзок, чем все в этом возрасте, у меня не было необходимости обороняться. Он больше не страдает дислексией, не понимаю, почему он утверждает, что нуждается в моих услугах.
– Он прав, по французской литературе он тупица.
– Он прекрасно говорит, читает лучше, чем большинство людей.
– Потому что вы его стимулируете.
– А почему вы сами его не стимулируете?
– У меня нет времени.
– Время подсматривать за нашими уроками у вас есть, а поговорить с Пием – нет?
Он вздохнул:
– У нас с ним трудности в отношениях.
– Может быть, этим и надо заняться в первую очередь?
– Послушайте, экзамены на носу. Глубинную психологию отложим до лучших времен.
– В отношениях с матерью у вашего сына тоже трудности?
– Нет. Ничего подобного.
– Тогда почему бы ей не увлечь его чтением?
Он усмехнулся:
– Как бы вам объяснить… Увлекать не ее талант.
Я почувствовала его презрение и вдруг осознала, до какой степени ненавижу этого человека. Не потому ли он протянул мне в этот миг конверт с гонораром?
– Я посчитал вам и за пропущенные четыре дня.
– Не стоило, – запротестовала я.
– Нет, стоило. В вашем графике это время закреплено за нами. Наш маленький паршивец повел себя с вами крайне некорректно.
– Я не нахожу ничего странного в том, что ему понадобилось четыре дня, чтобы прочесть “Одиссею”.
– Он мог позвонить вам и не дочитав до конца. Вы помогаете нам больше, чем вам кажется, мадемуазель.
“Нам?” – подумала я. Но желание поскорее уйти взяло верх. На улице я наконец вздохнула полной грудью.
Этот урок настолько выбил меня из колеи, что мне почти полегчало от допроса Донаты.
– Мальчик влюбился в “Илиаду”. Он прочел ее за сутки и говорил о ней просто блестяще и очень необычно.
– Поэтому у тебя такая кислая мина?
Я рассказала ей, что было дальше. Она скривилась:
– Какой отвратный папаша!
– Да уж.
– Камбист – это кто?
– Я посмотрела в словаре. “Специалист по валютным операциям в банке”. Думаю, у этого слова должно быть и менее респектабельное значение. Этот тип ужасно богат, он смердит. Он провел пятнадцать лет на Каймановых островах.
– Это попахивает махинациями, лучше тебе свалить от них.
– Если б не мальчишка, я бы так и поступила. Сегодня он умолял меня остаться, и я почувствовала в нем настоящее отчаяние. Это не похоже на каприз избалованного ребенка.
– Он тебе нравится, да?
– Да нет. Но он мне интересен, и он трогательный.
– Вряд ли в тебе говорит материнский инстинкт, по-моему, ты слишком молода для этого.
– Есть и другие виды привязанности, помимо любви и материнского инстинкта, представь себе.
– Неужели? Какие же?
– Дружба. Любопытство.
– Любопытство – вид привязанности?
– В данном случае да.
Теперь я ежедневно, кроме выходных, ходила к Руссерам. Поскольку я больше не должна была бороться с дислексией, я позволяла себе иногда разговаривать с ним о посторонних вещах. За это мне приходилось выслушивать замечания его отца:
– Ваша беседа о дирижаблях, как мне показалось, имела мало отношения к литературе.
– Все может иметь отношение к литературе.
– Разумеется. Но вы рассматривали эту тему не под литературным углом.
– Вы сказали, что вашего сына нужно стимулировать. Доверьтесь мне.
– Я вам доверяю.
– И поэтому продолжаете за мной шпионить?
– Я не за вами шпионю, а за ним.
– Чего вы опасаетесь?
– Неуважительного поведения по отношению к вам.
– Мы уже говорили об этом. Я способна постоять за себя. Настоящее неуважение – подсматривать.
– Мадемуазель, это не обсуждается.
Я с трудом выносила его, зато намного лучше ладила теперь с Пием, который казался мне с каждым днем все интереснее.
Он действительно много рассказывал мне о дирижаблях. И сетовал на их почти полное исчезновение.
– То, что они дорого стоят, для меня не довод. Авиация, исследования космоса – все это тоже стоит дико дорого. На самом деле их забросили потому, что они огромные и это создает массу сложностей, главным образом на земле. Вы представляете себе размеры ангара для цеппелина? Ведь это должно быть что-то поразительное. Хотелось бы увидеть такую громадину в ангаре.
