Я уходила к себе в комнату. Для меня это был не просто плацдарм для отступления, это была территория безграничных возможностей. Окна выходили на угол бульвара: я слышала, как поворачивают трамваи с характерным скрежетом, который меня зачаровывал. Лежа в кровати, я воображала себя трамваем – не для того, чтобы именоваться Желанием
[2], а чтобы ехать, не зная конечной точки маршрута. Мне нравилось не знать, куда я двигаюсь.
У Донаты был ухажер, который никогда не появлялся. Она рассказывала о нем с восторженным взглядом. Она приписывала ему столько добродетелей, что я как-то раз, не удержавшись, спросила, существует ли он на самом деле.
– Так прямо и говори, что я выдумываю.
– А где же он, твой Людо?
– Пожалуйста, называй его Людовик. Терпеть не могу этих фамильярностей.
– Почему его никто видел?
– Говори за себя. Я-то часто с ним вижусь.
– Когда?
– На лекциях.
– Он изучает диетологию, как ты?
– Биохимию, а не диетологию.
– Когда ты говоришь о своей учебе, это всегда как-то связано с питанием.
– Ну, все сложнее. В общем, Людовик – человек невероятно тактичный. Он меня бесконечно уважает.
Из чего я сделала вывод, что он с ней не спит. Трудно было представить себе, что у Донаты есть какая-то сексуальная жизнь. Она никогда не касалась этой темы. Но одного того, что она не разрешала мне никого к себе приглашать, хватало, чтобы понять, насколько она закомплексована.
Пусть даже Людовик был, судя по всему, плодом ее фантазии – я все равно ей завидовала. Мне так хотелось, чтобы у меня кто-нибудь был. В прошлом году кое-какие не близкие, но все-таки друзья у меня имелись. Ничего интересного, но сейчас я и по ним тосковала, настолько мне было одиноко.
Я нуждалась в деньгах и опубликовала объявление, что даю старшеклассникам уроки французского языка и литературы.
– Анж! Тебя к телефону, – крикнула Доната.
В трубке я услышала мужской голос:
– Мадемуазель Донуа? Я прочел ваше объявление. Моему сыну шестнадцать лет. У него дислексия. Могли бы вы позаниматься с ним?
Я записала адрес. Мы договорились на завтра, на вторую половину дня.
Я приехала к четырем. Это был красивый городской особняк, из тех, что можно увидеть только в Брюсселе в богатых кварталах. Мне открыл мужчина, с которым я говорила по телефону. Выглядел он лет на сорок пять и явно занимал ответственный пост.
– Что такое филология? – спросил он меня.
– В Германии и Бельгии филология охватывает все науки о языке и предполагает владение латынью и древнегреческим.
– Почему вы выбрали эту специальность?
– Потому что Ницше был скорее филологом, нежели философом.
– Вы последовательница Ницше?
– У Ницше нет последователей. Это не мешает ему оставаться лучшим источником вдохновения.
Он очень серьезно посмотрел на меня и заключил:
– Очень хорошо. Вижу, вы девушка серьезная, то, что нужно моему сыну. Он умный мальчик, умнее многих. Его оценки по французскому языку и литературе меня огорчают. Вы можете приходить ежедневно?
Глаза у меня округлились. Я не ожидала такого плотного графика.
– Можете? Да или нет?
Он предложил плату, показавшуюся мне фантастической.
Я согласилась, прибавив:
– Важно, чтобы я понравилась вашему сыну.
– Еще чего! Вы само совершенство. Недоставало только, чтоб вы ему не понравились.
Он вручил мне конверт с деньгами и повел в гостиную, где ждал мальчик, сидя на полу по-турецки с отсутствующим видом. Он встал, чтобы поздороваться.
– Мадемуазель, позвольте представить вам моего сына Пия. Пий, это мадемуазель Донуа, она будет приходить к тебе каждый день и помогать со школьной программой по французскому языку и литературе.
– Каждый день? – с досадой воскликнул он.
– Не строй такую мину, обормот. Тебе это необходимо, чтобы сдать экзамен на бакалавра.
– На бакалавра? – переспросила я. – В Бельгии нет бакалавриата.
– Пий учится во французском лицее. Ладно, оставляю вас знакомиться.
Стоило отцу выйти, как сын сразу стал со мной вежлив чуть ли не до подобострастия. Мы сели за стол, где лежали его тетради.
– Расскажите о себе.
– Меня зовут Пий Руссер, мне шестнадцать лет, я швейцарец. Моего отца зовут Грегуар Руссер, он камбист.
Камбист. Я не знала, что такое камбист, но поостереглась это обнаруживать.
– Мы недавно переехали в Брюссель.
– А раньше жили в Швейцарии?
– Лично я там никогда не был. Я родился в Нью-Йорке, а в школе учился на Каймановых островах.
– Там есть школы?
– Назовем это так.
Я воздержалась от дальнейших расспросов насчет сомнительных сторон деятельности его отца.
– А ваша мать?
– Кароль Руссер, без профессии. Я единственный ребенок.
– Хорошо. У вас дислексия. Объясните.
– У меня не получается читать.
Мне показалось, что это какая-то бессмыслица. Я схватила первую попавшуюся книгу, “Красное и черное”, и вручила ему, открыв на первой странице:
– Почитайте вслух.
Катастрофа! Он спотыкался на каждом слове и в большинстве случаев произносил их наоборот.
– А про себя у вас получается читать?
– Не знаю.
– Как не знаете?
Его охватила дрожь.
– А чем вы интересуетесь?
– Оружием.
Я посмотрела на него с тревогой. Он заметил мое беспокойство и засмеялся:
– Не волнуйтесь, я против насилия. Я интересуюсь оружием, но у меня его нет. Люблю рассматривать красивое оружие в интернете: аркебузы, шпаги, штыки. Изучаю материалы на эту тему.
– То есть читаете?
– Да.
– Значит, читать вы умеете.
– Это совсем другое. Мне это интересно.
– Можно прочесть роман, который вас заинтересует.
Он недоуменно посмотрел на меня, давая понять, что таких романов не бывает.
– Какие книги вы проходили в средней школе?
Изумленное лицо, словно он не уловил суть вопроса.
Я сформулировала иначе:
– Вы помните, какие книги были в списке обязательного чтения?
