– Нет, Эписен.
– Ну да, конечно, Эписен. Как поживаете?
– Честно говоря, я в затруднительной ситуации. Эписен меня очень беспокоит.
– О! Кому вы это говорите! У моих дочерей оценки хуже некуда.
– Моя-то первая в классе. Но меня очень беспокоит ее психика.
– Ей ведь тринадцать, верно? Ну так ничему не удивляйтесь.
– О, уверяю вас, дело не только в половом созревании. Она будто живет вполсилы.
– Анорексия?
– Нет, не это. У нее нет друзей, и кажется, жизнь в ней еле теплится. Боюсь, что скажет мне мадам Каракала.
– У вашей дочери не идет латынь?
– Напротив, она блестяще успевает по латыни. Но мадам Каракала мне уже звонила, чтобы сказать, насколько она обеспокоена.
– Тоже мне! Как она может вмешиваться в такие вещи?
– Увы, боюсь, что она права, – проговорила Доминика со слезами на глазах – до такой степени ей хотелось убедить свою собеседницу.
Мадам Клери, казалось, была тронута ее волнением.
– Хотите, я вас подожду? – предложила она.
– О! Это было бы так мило с вашей стороны, – без запинки отвечала Доминика, которой в этот момент ничего не стоило изобразить крайнюю степень огорчения.
Когда подошла ее очередь и она открыла дверь аудитории, служившей латинистке местом допроса, ее встретил грозный взгляд мадам Каракала.
– Здравствуйте, мадам. Я – мать Эписен Гийом.
– Нетрудно догадаться! – с металлом в голосе отчеканила латинистка.
– Она что, до такой степени на меня похожа?
– Нет, она нисколько на вас не похожа. Но достаточно одного взгляда, чтобы понять, что вы намного больше заняты своим гардеробом, чем дочерью.
Оторопев, Доминика подумала, что невинная ложь всегда может оказаться пророческой.
– Простите?..
– Эписен – блестящая ученица, одна из лучших, которым мне доводилось преподавать. А вы позволяете ей пребывать в состоянии глубочайшей психической подавленности.
– Объясните, что не так.
– Ваша дочь полностью закрылась от окружающего мира, она ни с кем не общается и ничем не интересуется. В уроке участвует, только когда ее вызывают. Но когда она отвечает, то демонстрирует недюжинные интеллектуальные способности.
– Я знаю, она робка.
– Нет, она не робка. Это не робостью зовется, мадам. Это называется страданием! А вы в это время шляетесь по модным магазинам.
Доминика разрыдалась.
– Самое время поплакать, – презрительно проговорила гороподобная Каракала. – Всего хорошего, мадам, мне нечего добавить к сказанному.
Бедная Доминика вышла из аудитории, пытаясь сдерживать текущие слезы. Мадам Клери ждала ее и сразу схватила под руку, чтобы увести от любопытных глаз. Доминика рассказала ей, какой прием уготовила ей латинистка.
– Это чудовище, а не женщина! – воскликнула мадам Клери. – Уж с ней-то мы не рискуем столкнуться в модных лавочках, там просто не бывает ее размера.
Доминика улыбнулась сквозь слезы.
– Она абсолютно не имеет права говорить с вами в таком тоне.
– К несчастью, она права. Просто она назвала вещи своими именами. А я плохая мать.
– Да нет же, моя дорогая! Быть матерью подростка, переживающего переходный возраст, – задача не из простых. У меня их трое, уж я-то знаю, что говорю.
– Но моя дочь действительно страдает. А я не знаю, что делать, поэтому не делаю ничего.
– Конечно, совершенно не понятно, что делать с этими девчонками, ведь нам не понять их проблем.
Доминика зарыдала пуще прежнего: она чувствовала себя наказанной за то, что начала ломать комедию, чтобы привлечь внимание этой женщины.
– Я не могу оставить вас в таком состоянии. Вы на машине?
– Нет.
– Тогда возьмем такси. Я довезу вас до дома.
Сидя в машине, заплаканная Доминика разоткровенничалась и рассказала своей спутнице некоторые подробности. В частности, про разрыв дочери с Самией два года назад.
– Именно в этот момент Эписен замкнулась в себе. А я отнеслась к ситуации недостаточно серьезно.
– Да. В этом возрасте к большой дружбе относятся столь же серьезно, как к замужеству.
– Вы считаете меня плохой матерью?
– Ни в коем случае. Вы делаете что можете, это видно невооруженным глазом. Можете дать мне ваш номер телефона? У меня дома есть координаты хорошего подросткового психолога.
Доминика послушалась. Это была неслыханная удача. Выходя из такси, она поблагодарила свою новую подругу и попросила обращаться к ней по имени. Мадам Клери в ответ улыбнулась:
– Договорились, Доминика. Тогда я – Рен.
Прежде чем открыть дверь, Доминика постаралась придать своему лицу спокойное выражение. Она вошла в комнату дочери и рассказала, какой прием оказала ей мадам Каракала.
– Толстожопая дура! – взорвалась Эписен, которая терпеть не могла, когда проявляли внимание к ее персоне.
– Скажи, дорогая, это правда, что ты ни с кем в классе не общаешься?
– Я ни с кем не общаюсь, так как мне никто не интересен. Если меня кто-то заинтересует, я буду общаться. Ма, уверяю тебя, все в порядке.
Немного успокоившись, Доминика стала ждать возвращения мужа. Беседуя в такси со своей новой подругой, она опустила обстоятельства, приведшие к разрыву Эписен с Самией, теперь же решила не рассказывать Клоду, к какой хитрости прибегла. Зато призналась, что Рен доставила ее на улицу Бургонь на такси.
– Знаешь, это редкой красоты женщина, – сказала она Клоду. – Держится с большим достоинством, в ней есть что-то царственное. И имя носит царственное, которое ей очень идет: ее зовут Рен.
– Отлично, – отозвался муж с отрешенным видом и, прежде чем обнять жену, добавил: – Вот какая ты у меня заправская интриганка, а я и не знал.
– Я вижу, тебе это не слишком интересно. Но что поделать, чтобы добраться до мужа, приходится начинать с жены. Гарантирую тебе, что рано или поздно нас позовут в гости, – закончила она с пафосом.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, моя дорогая Доминика.
На следующий день она села на диван около телефона и не шелохнулась, пока не раздался звонок.
– Доминика, это Рен, – услышала она. – Как вы?
– Да почти не спала.
– Бедняжка, забудьте эту жуткую Каракалу. Это же не женщина, это дракон. Мне она заявила, что мои дочери, если ориентироваться на уровень их интересов, могут в будущем рассчитывать разве что на работу кассирши в гастрономе на углу.
– Это ужасно, – ответила Доминика, чья мать до замужества как раз и была кассиршей в таком магазине.
