– Алло! А, это Самия, дочка марокканского бакалейщика… Как, неужто твой отец не бакалейщик? Разве такое бывает, чтобы марокканцы во Франции были не бакалейщиками, а кем-то еще? Погоди, дочь тут рядом, сейчас я дам ей трубку.
– Привет, Самия, – промямлила Эписен.
– Привет, – ответил чужой ледяной голос.
Молчание в трубке. Потом:
– Знаешь что? Я больше никогда не буду тебе звонить. Может, ты и не носишь ободка на голове, но все же ты буржуазка.
В трубке послышались короткие гудки. Эписен хорошо знала Самию и понимала, что та не переменит решения. Она посмотрела на календарь и подумала: «Сегодня 19 ноября 1985 года. Это день моей смерти. Мне одиннадцать лет».
Была бы она обыкновенной девочкой, она бы пришла к отцу и выкрикнула, до какой степени она его ненавидит. Или бы пожаловалась матери. Но Эписен сдержала крики, накрепко замкнула свое сердце и легла на кровать, чтобы превратиться в бесчувственную статую.
Она вспомнила тот июньский день, когда Самия увидела ее отца и ждала объяснений. И вот теперь слова, которые она должна была произнести тогда, сформулировались, но замерли на ее сомкнутых губах.
– Мой отец – монстр. Он ненавидит меня с самого рождения. Он до сих пор не убил меня, потому что это запрещено законом. Но он придумывает другие способы меня уничтожить. Чего он не знает, это что я тоже его ненавижу. Я ненавижу его гораздо сильнее, чем он меня. И настанет день, когда, сама не знаю как, я его убью.
Если бы она сказала все это тогда, в июне, Самия бы все поняла и не отринула бы ее теперь. Так Эписен открыла, что можно умереть оттого, что ты вовремя не произнес спасительного слова.
Доминика слышала весь телефонный разговор, но не осмелилась вмешаться. Она поспешила в комнату дочери.
– Твой отец пошутил.
– Правда? И что, было смешно?
– Просто у него юмор специфический.
– Самии смешно не было. Она больше не хочет со мной разговаривать.
– Но она же твоя подруга. Она поймет.
– Ничего она не поймет. И я не понимаю.
– Давай я ей позвоню?
– Она повесит трубку.
– Может, я позову отца?
Эписен посмотрела на мать с досадой. «Я люблю маму, а она любит отца. Как сложна жизнь», – думала она.
– Мне нечего ему сказать, мама. Я только что потеряла мою единственную и любимую подругу. И это сделал он.
Когда Доминика вышла, Эписен вспомнила те блаженные времена, когда она верила, что отец ничего не значит. Как же она ошибалась! Теперь правда предстала перед ней во всей своей неприглядности. Отец – это была дверь в жизнь: хочешь войти или выйти – получи пропуск. Если отец подонок, то дверь закрыта наглухо.
«Мне одиннадцать лет. Еще семь лет гнить в этой тюрьме. Как же я это выдержу?»
Вместо ответа леденящий холод завладел ею. Есть такая рыба – называется латимерия или целаканта, – она обладает способностью умирать на несколько лет, пока ее биотоп враждебен; когда условия обитания становятся благоприятными, рыба оживает. Сама того не ведая, Эписен применила метод выживания, свойственный целакантам. Она совершила символическое самоубийство, как будто взяла себя в скобки. Это незаметное для окружающих умирание случается гораздо чаще, чем мы предполагаем. Поскольку никто не понимает, что это такое, временную смерть принимают за признаки надвигающегося переходного возраста.
Поскольку дочь удалилась от мира, на сцену вышла мать. Она явилась к мужу и, набравшись храбрости, заговорила с ним:
– Ты знаешь, из-за тебя Эписен потеряла свою единственную подругу…
– Из-за моей шутки?
– Самия восприняла ее очень болезненно.
– Она дура.
– Ей одиннадцать.
– Ну, если она из-за такой ерунды готова бросить нашу дочь, то туда ей и дорога.
Доминика совсем запуталась. Теперь она не знала, что и думать, и допускала, что, возможно, муж прав. Клод же почуял, что победа близка, и предложил:
– Дорогая, это все детские глупости, они нас не касаются. Давай-ка лучше я свожу тебя к Шанель.
«Дорогая»! «Шанель»! Как давно не слышала она этих волшебных слов! Колдовство, про которое она и думать забыла, вновь расставило ей свои сети. И она решила ухнуть в этот омут и ни о чем не думать.
В бутике Шанель Клод сам выбирал для жены костюм. Продавщицы демонстрировали ему модели новой коллекции, и всякий раз, выходя из примерочной, Доминика чувствовала на себе сверлящий мужнин взгляд. Он вызывал у нее дрожь.
Если бы она догадалась заглянуть поглубже в глаза Клоду, то различила бы там некую тень. Но она настолько изголодалась по его любви, что предпочитала ни о чем таком не думать.
– Ты сохранила свою девичью фигуру, дорогая. Все тебе к лицу.
Тот хам, что двенадцать лет назад упрекал ее за худобу, куда-то делся. Теперь это снова был притягательный, обольстительный молодой человек, в которого она когда-то влюбилась. Она совершенно не понимала, что происходит, и только радостно смеялась.
– Ты настолько хороша собой, что я не могу ограничиться одним костюмом. Барышни, мы берем красный, черный и еще тот, в мелкую клеточку.
Пока продавщицы суетились, упаковывая покупки, Клод заметил, как мечтательно жена смотрит на полки с духами.
– И добавьте к этому флакон «Шанель номер пять», – заявил он.
Тут Доминика разрыдалась.
– Прости меня, это смешно, – лепетала она, улыбаясь сквозь слезы и не замечая раздражения мужа.
Началась новая жизнь. Теперь они выходили почти каждый вечер.
– Я хочу, чтобы Париж оценил твою красоту, – говорил Клод.
Доминика наслаждалась тем, что она принимала за возврат любви. От ужинов в ресторанах она не получала большого удовольствия, зато ее опьяняло сознание, что муж старается ее всем показать. И она подставляла себя под светские взгляды, упиваясь новой эротической игрой: заставлять того, кого она любила, ею гордиться. Далеко позади остались тоскливые времена улицы Этьена Марселя, когда муж запрещал ей в обществе открывать рот. В те времена выйти в свет означало для нее лишь исполнение долга и унижение. Как только она собиралась что-то сказать, Клод выстреливал в нее взглядом. Теперь же он изо всех сил привлекал к ней всеобщее внимание.
«Что происходит? – размышляла Доминика. – Наверное, дело в том, что ему стукнуло сорок». Когда-то она с ужасом думала, что будет, когда они оба достигнут этого рубежа. Как же она ошибалась! Впервые в жизни у нее было чувство, будто она живет полноценной жизнью. Дочь – самостоятельная, умница, следить за ней не надо. Муж избавился наконец от страхов, связанных с долгим и трудным становлением фирмы, и теперь смаковал свой триумф, разделяя его с женой, которая тоже избавилась от своих страхов.
