Последний день твоей жизни.
День кажется короче, если он один из сотен других. Но когда он последний, то кажется бесконечно долгим.
Моя мать хочет увидеться с тобой на прощанье и просит о встрече на пляже, на закате. Тебе нужно дождаться вечера и убить целый день. Именно поэтому ты просишь администратора отеля о позднем выселении, чтобы тянуть, тянуть это время, что утекает у тебя прямо с руки, бегом секундной стрелки постоянно напоминая о себе. В конце концов ты едешь на пляж и бесцельно гуляешь там, размышляя о своей жизни, а может, о том, чего не успел. Быть может, ты вспоминаешь отца и мать, и годы своего детства, думаешь о том, как могло сложиться, если бы не… Но вряд ли, вряд ли в твоем сердце было место сожалениям, я чувствую это.
Ты оставался там до заката, не подозревая, что моя мать фотографировала тебя на прощание, сохраняя в памяти камеры того, кого снова теряла, не успев обрести. Она наблюдала сквозь слезы, как бродит в полнейшем одиночестве тот, кто с детства был в ее сердце и кто совсем скоро покинет ее навсегда.
Приходит вечер, расходятся люди, пляж остается только вам одним. Ты садишься на остывший песок и долго смотришь на воду. Ощущал ли ты, что смерть уже стоит за твоим плечом и готова уложить тебя на мягкую постель из песка? Вдруг ты понял то, чего не заметил в суматохе последних дней, – твоя жизнь уже сделала выбор. Она привела тебя в место, прекраснее какого не сыскать на земле. Последнее прибежище, где вода – символ очищения – должна была сделать свой финальный штрих – забрать тебя. Ты знал, что скоро умрешь. Я знаю точно: ты предчувствовал свою смерть.
Ты отдал моей матери сумки с вещами, которые наказал сжечь или выбросить, голубой пакет, теперь уже пустой, в котором она возложит цветы на твою могилу, когда мы все с тобой попрощаемся. Ты не мог этого знать, и ты прощался с нею, оставаясь в полном одиночестве, готовый к главной встрече своей жизни – встрече с вечностью. А она уже билась на твоей руке: часы – символ угасания, ты не мог выносить их вида, и ты снял их, положил в карман, туда, где еще оставалась часть денег, которые тебе так и не понадобились.
Ты помнил, что в Россес-Пойнт сильные приливы и отливы, и ты надеялся, что вода сделает за тебя всю работу – заберет твое тело. Но ты не знал, а может, и попросту забыл, что, когда в океане бушует шторм, вода ведет себя не так, как все привыкли. Приливы могут усиливаться либо быть совсем слабыми. Это и случилось в ту ночь. Когда твое сердце остановилось, замерло, заглушенное колоколом забвения, – ты упал на песок. Но вода не забрала тебя, милый странник. Словно сам океан решил, что ты не можешь уйти вот так, неузнанным.
Вода лишь приподняла твои одежды, покрывая их песком, скрывая от глаз любопытного рыбака, который утром видел пляж, но не видел тебя. Вода коснулась твоей аккуратно поставленной обуви, и этого касания – знакомства с тобой – ей было достаточно. Она ушла. А ты остался.
А я, я стояла всего в нескольких метрах от тебя, и между нами был туман, который так и не рассеялся. Он был со мной все это время, пока я искала ответы на свои вопросы. Даже сейчас этот туман все еще здесь, словно мне мало рассказа матери, и жажда истины все еще обуревает меня.
Я не могу винить ее за то, что она оберегала твою память и в то же время помогала сохранить твое имя. Любовь пускает слишком глубокие корни, которые не выдернуть без следа. Ты не канул в темноту, ты вышел на свет, и я вижу его, я это чувствую.
На могилах великих людей пишут лишь имена. И только их. Теперь я знаю твое. Оно уже высечено на твоем могильном камне, и я могу точно сказать, что не забуду его никогда.
Вольфганг Майер.
Питер Бергманн.
Странник, путешественник, человек.
…
Конец записи.
Стереть запись.
Шесть месяцев спустя
Празднично украшенный пирс Россес-Пойнт радовал глаз. Целые семьи пришли на побережье сегодня, и среди них – не только жители деревни, но и Слайго. Сьюзан удовлетворенно улыбнулась: день обещает быть по-настоящему торжественным. И даже погода не подвела – волны с легким шумом накатывают на песок, а на обещанный синоптиками дождь нет и намека.
Возле статуи «Ждущей на берегу» для торжества установлена украшенная флагами и цветочными гирляндами трибуна. Великий день, к которому правительство Ирландии шло долгие десятилетия. Вопреки ожиданиям, интерес ее матери всколыхнул забытое море обид, и государство с готовностью отозвалось на клич, дав ход давно застоявшемуся делу. Как жаль, что время неумолимо и на торжество пришли лишь два десятка доживших до этого события солдат. Уже старики. Но все еще герои.
Сердце Сьюзан дрогнуло, когда она обвела взглядом помост со стульями и сидящих на них пожилых мужчин в военной форме, новой, будто война закончилась совсем недавно. Впрочем, форма действительно была новой, выданной по случаю, – символ перевернутой страницы истории, новой страницы жизни. Мистер О’Фаррелл держался молодцом, но все же то и дело промакивал платком глаза, не привыкший к вниманию, которым его окружили гости торжества.
– Надеюсь, ветер будет меньше пяти узлов, – раздался над ухом Сьюзан бодрый голос. Обернувшись, она увидела Гаррета. Точнее, его великолепное тело в одних лишь плавках, густо натертое согревающим маслом, и играющие блеском на солнце литые мышцы, которые он разминал на ходу.
– Ты в отличной форме, Гаррет, – отозвалась Сьюзан, стараясь смотреть только на его лицо. – Пусть все пройдет как надо.
– По-другому и быть не может, такая ответственность, нельзя подвести. Я очень надеялся, что сегодня к нам присоединишься и ты.
– Я сразу сказала, что вода – не моя стихия. Но я благодарна тебе за веру в меня. Ты прав, сегодня Ирландия вступает в новую эпоху. Я всегда знала, что справедливость – это то, что движет нашу страну вперед, и рада, что не ошиблась. Он выглядит по-настоящему счастливым, – она улыбнулась, глядя на трибуну, где внучка мистера О’Фаррелла пыталась отвязать шарик от стула деда.
– Ты тоже, Сьюзан. Ты тоже! – Гаррет подмигнул ей, увидев, как к ним приближается Ирвин.
Мужчины обменялись рукопожатиями.
– Ну что, все готово, можно начинать? – произнес сержант.
– Сегодня я только зритель, – сказала Сьюзан, но все же махнула рукой, подавая сигнал стоящей у сцены матери с микрофоном.
– Астор очень гармонично смотрится на сцене, – произнес Ирвин.
Сьюзан согласно кивнула, разглядывая издалека строгий костюм, в нагрудном кармашке которого белел нежный лепесток – кружевной платочек, в котором она все же сумела соединить все элементы.
Астор ничто не может сломить. До последних дней своей жизни мама будет держать голову высоко и с уверенностью встречать новый день. Этим можно только восхищаться! Даже бедняга Дуглас при всем своем корыстолюбии остался предан ей до конца, сумев сберечь ее имя, не запятнать его.
Раздался гудок, и несколько десятков спортсменов подошли к кромке воды, неистово работая мышцами, лишь на первый взгляд хаотично, но в каждом движении улавливалась точность и выверенность, выработанная долгими годами тренировок. Толпа оживилась и вскоре, образуя полукруг, совсем скрыла спортсменов из виду, знаменуя начало торжественного заплыва.
