Она принялась перебирать в памяти имена людей, которые помогали ей в поиске, но, так никого и не вспомнив, залезла в интернет. Никакой пользы. В окрестностях Слайго, несмотря на широкий спектр флоры, не произрастают редкие растения. «Ох, если бы можно было спросить у самого Питера Бергманна», – вспыхнула в ее голове бесполезная мысль, и тут же, зацепившись за нее, всплыло неожиданное воспоминание. Брай – сумасшедшая женщина с кладбища. Можно ли доверять ее словам и не будет ли Сьюзан выглядеть столь же дико, задав подобный вопрос напрямую? Стоило хотя бы попытаться.
* * *
Через час Сьюзан уже подъезжала к кладбищу. В этот раз она исправила собственное упущение и взяла с собой два букета цветов, купленных в лавке недалеко от дома. Один для отца, другой для Вольфганга Майера. На второй букет она попросила прикрепить записку с надписью: «От семьи».
Сьюзан повезло – Брай нашлась сразу. Ее одинокую фигуру, ковыляющую вдоль бордюра, разделяющего тропинку и поляну, девушка увидела издалека и быстро нагнала. Но от прежней веселости не было и следа, женщина казалась осунувшейся, кончики ее тонких губ были опущены.
– Вы в порядке, Брай? Я Сьюзан, мы как-то общались с вами. Вы помните меня? – испытующе спросила она.
– А то, – буркнула садовница, почти не глядя на Сьюзан.
– Я к вам по делу. Мне нужно кое-что узнать. В прошлую нашу встречу вы упомянули свой необычный дар. Только не удивляйтесь моей просьбе, пожалуйста! Впрочем, о чем это я… Дело в том, что есть один нездешний мужчина, кхм, покойный. Мы смогли найти его семью, но мне неясна цель его приезда в Ирландию, в Слайго и Россес-Пойнт, где он погиб, умер от сердечного приступа. Он был биологом, собирал образцы растений по всему миру. Вот я и подумала, возможно, его заинтересовал какой-то особый вид, растущий только у нас, и это привело его сюда… В общем, мне нужно спросить его об этом. Наверное, это странно звучит, но вдруг вы мне поможете, ведь вы, как мне показалось, тоже любите цветы…
– Ох уж эти ботаники. Им какая травинка – все ценность, – женщина оставалась равнодушной.
– Только я должна предупредить, что там, в могиле, лежат двое. Двое мужчин.
– А мне-то что, что услышу – то и скажу, – пробубнила Брай и поплелась рядом со Сьюзан, неясно бормоча.
– Вы чем-то расстроены?
– А ты как думаешь? Девять душ уложили в землю. Морские волки, да только перед штормом все равны. Бедолаги перед смертью не успели даже понять, что отправляются к праотцам. Сколько времени прошло, а все говорят наперебой, никак в толк не возьмут. Весь день сидела у их могил, голова кругом.
Погода менялась на глазах. Как-то слишком быстро поднялся ветер, его порывы падали сверху, как выдохи неба, приминая траву, раскачивая верхушки деревьев, и лишь безмолвные камни стояли без движения, сумрачно обернутые собственным молчанием. Шум сухой травы и листьев коснулся ушей Сьюзан, увлекая в водоворот потусторонних звуков, которые были к месту здесь, но пугали ее, стоило им войти в ее сознание. Тревога возникла где-то на уровне горла, но Сьюзан постаралась буквально проглотить ее, не обращая внимания на судорожно бьющееся сердце. Ветер стал сильнее, будто набирая мощь с каждым новым порывом, как набат, предупреждая обитателей кладбища о двух непрошеных гостях, потревоживших этот тихий край.
Но Брай, уже настроившись исполнить просьбу, упрямо шагала за Сьюзан. Приблизившись к могиле, в привычном почтении склонив голову, она словно не замечала, как ветер треплет ее седые волосы, подол юбки и бросается на землю в бессильной ярости, приминая уже почти насквозь сухие букеты, уложенные в ряд вокруг могилы.
Пожилая женщина склонилась над черным камнем без единой надписи и, хотя Сьюзан уже видела, как «работает» Брай, все же ее передернуло, когда та принялась деловито и привычно тереть пустой гранит, словно это была кухонная плита, прикладывать к нему ухо, улавливая какие-то невидимые сигналы. Несколько минут женщина провела в бесплодных попытках, то хмурясь, то что-то бормоча, наконец, отдуваясь, она поднялась с колен и выдохнула.
– Нет, ничего, пусто. Тишина.
– Но как же… – растерянно отозвалась Сьюзан, переводя взгляд с опавшего земляного холма на Брай.
– Я сегодня что-то хворая. Ничего не получается.
– Может быть, попробуете еще раз? – с надеждой обратилась Сьюзан.
– Да нет, без толку это. Отсюдова тишина идет. Молчат, что один, что другой. Нельзя, значит, эту могилу трогать. Нельзя, значит, и не буду.
– Но почему?
– Если молчат покойники, значит, сделали все, что хотели в этой жизни, и теперь их души при полном покое. Эти не чета морякам, что ничего понять не успели. Не тронь их, слышишь? Отдыхают они.
Сьюзан отступила на шаг, но не слова старухи были этому причиной. Она почувствовала, как горло перехватило, будто шею перевязали плотной веревкой и резко дернули. На секунду мир уменьшился ровно до одного предмета, на который она уставилась в немом оцепенении. Брай с опаской покосилась на нее, делая шаг навстречу.
– Эй, милочка, ты в порядке? Присядь-ка сюда, вона как побледнела. Давай свои цветочки, тоже сюда положим. Эк тебя, небось голодная притащилась, вот и поплохело. Посиди…
– Брай, этот букет, вы видите? Он обернут голубым пакетом.
– Вижу, пакет как пакет.
– Его не было здесь раньше. Не было, когда мы хоронили Питера Бергманна… Кто принес его, вы не знаете?
– Да откуда ж, дорогуша. А что не так с ним, будь он неладен?
– Его не может здесь быть. Вы не понимаете, не понимаете… – прошептала Сьюзан, прежде чем земля качнулась, вспыхнув напоследок голубой кляксой, отпечатавшейся в сознании – за секунду до того, как оно отключилось.
* * *
«Критически низкое давление, но она оклемается», – обрывки фраз доносились до Сьюзан из темноты. Сил открыть глаза не было, тело ощущало непривычную мягкость, из которой почему-то не хотелось выползать в колючий, живой мир. Блаженное забытье, так ощущает себя младенец в утробе, а может, и еще раньше – там, в черноте небытия, где существуют все люди. Потенциально рождаясь и не рождаясь, как сказал бы ее терапевт.
Но она была живой, это трудно игнорировать. В животе обосновалась тошнота, во рту – сухость, мышцы непривычно слабые, слух – едва функционирует. Она не дома, нет, запах незнакомый, слишком стерильный и даже горьковатый. А веки, словно накрытые давящей повязкой, совсем не слушаются, глаза не хотят открываться. Что за черт. Усилием воли она заставила себя проморгаться. Мужчина в белом халате и ее мать рядом, бросают на Сьюзан обеспокоенные взгляды. Астор – как всегда сосредоточенная и прекрасная, и только смазанная помада выдает нетипичную для нее нервозность.
– Что произошло? – подала слабый голос Сьюзан.
– Тише, тише… не говори. Ты потеряла сознание, милая. Наверное, ветер всему виной, сегодня произошел резкий скачок атмосферного давления, скорее всего, сосуды не выдержали.
