— Вы, вероятно, подыскали себе другое место? — шеф изо всех сил скрипел извилинами, пытаясь найти логическое объяснение моему поступку.
— Нет, не подыскал, — честно признался я.
— В таком случае, вы делаете большую глупость, и мне вас искренне жаль, — криво усмехнулся шеф. Я не обиделся.
— А мне — вас.
Выйдя из офиса, я глубоко вздохнул. Впереди была вся жизнь, и только от меня зависело, какой она для меня станет.
— Извините… — раздался рядом со мной тонкий голосок. Я повернулся и увидел девушку под сиреневым зонтиком, в которой тут же признал вчерашнюю несостоявшуюся невесту. Именно её мой старичок отговорил от замужества с неким Сашей.
— Я так боялась, что не встречу вас, — девушка взволнованно улыбалась. — Я ведь так толком и не поблагодарила вашего дедушку, ведь вы его внук, верно?
— Ну… в некотором роде, — отозвался я растерянно.
— Скажите, как я могу с ним повидаться?
— Боюсь, это невозможно. Он, э-э-э… уехал вчера вечером. Насовсем.
— Какая досада! — девушка тряхнула своими длинными волосами цвета гречишного мёда. — Этот человек перевернул всю мою жизнь, и я так хотела выразить ему свою признательность… Я впервые чувствую себя такой лёгкой и свободной, понимаете? И всё благодаря ему…
Ещё бы я не понимал.
— Скажите мне, кто он? Как он умудряется так тонко чувствовать людей, их проблемы? Кем он работает, или может быть, работал раньше — ведь он сейчас на пенсии? — продолжала между тем допытываться девушка. Но я скорее бы умер, чем сказал ей правду.
— Понимаете, мой дед, он, это самое… он психолог. Работает с людьми, помогает им разобраться в себе, — вдохновенно соврал я. Её лицо осветилось счастьем.
— Я так и подумала! Иначе и быть не могло. Он в самом деле помог мне понять, кто я такая и чего хочу от жизни!
Я рассматривал её прелестное личико, любовался зелёными глазами и длиннющими ресницами, и неожиданно для самого себя спросил:
— Как вас зовут?
— Лиля, — с готовностью отозвалась она, — а вас?
— А меня Антон. Лиля, не хотите… — я осёкся и с ходу перестроился на «ты». — Не хочешь ли ты поехать со мной в Венецию?
МАМА
— Ну, пока, — сказала Оля и дежурно прикоснулась губами к морщинистой щеке. Почему-то в аэропорту было особенно заметно, как мать постарела. Возможно, потому, что Оля наблюдала за ней словно со стороны, чужими глазами.
— Павлик, родненький… — мать всхлипнула, расцеловывая внука в обе щеки. — Не забывай бабушку, хорошо? Прилетайте следующим летом ко мне.
— Мама! — Оля с трудом сдержала раздражение, смешанное со смутной тревогой по поводу предстоящего полёта; она всегда дико боялась летать. — Сколько раз тебе повторять, что он не Павлик, а Пол! У него американское гражданство и имя тоже американское. Не надо тут этих сюси-пуси, Павликов и Пашечек, o`key?
Мать снова подавленно замолчала. Мальчик помахал ей рукой:
— Пока, ба! Не плачь, мы еще приедем!
— Нам пора, check-in time. Ты можешь ехать домой, — кивнула Оля матери. — И не устраивай сцен, ради Бога! Люди кругом.
«К счастью, этот ужасный месяц позади, — думала Оля, стоя с сыном в очереди на регистрацию. — Больше я сюда ни ногой! Хватит, прокатилась. Никаких нервов не хватит. Нью-Йорк — мой единственный дом, и точка!»
Она прилетела в гости к матери впервые за семь лет, чтобы показать внука, которого та не видела ни разу в жизни. Сама мать в Штаты приехать не могла, ей упорно отказывали в визе. Одинокая пожилая женщина, в России её ничто не держит, а ну как решит нелегально остаться в благословенной Богом Америке? В конце концов не выдержал даже Олин муж. «Я всё понимаю, детка, вы с ней давно чужие люди, но ведь нехорошо — она твоя мама, ей хочется понянчиться с Полом… Сделай ей приятное!» И она сдалась.
Все четыре недели на родине Оля только и делала, что злилась. Она осознала, что совершенно отвыкла от этой страны и ЭТОГО народа. «Бедные люди, они даже не понимают, как убого живут! — думала Оля. — Слаще морковки ничего не ели!» Полу, кажется, нравилось в России, он с удовольствием знакомился с соседскими мальчишками, ездил с бабушкой на дачу, где купался в озере, рыбачил и собирал клубнику. Однако Оля наотрез отказалась встречаться с бывшими друзьями. Они априори казались ей скучными и совершенно чужими. Мать тоже была чужой, смешной и жалкой, все эти кудахтанья: «Творожок, Павлуша? С вареньем или сметанкой?» — только бесили и вызывали желание заткнуть уши. Оля то и дело одёргивала мать, чтобы та не сюсюкала. Это было невыносимо…
— Олюшка, иди сюда, наша очередь, — подозвала женщина девочку лет пяти, резво бегающую между тележками с багажом пассажиров. Оля вздрогнула от этого обращения, как будто её толкнули. «Олюшка»! Именно так, с ударением на второй слог — на «ю» — звала её в детстве мама.
«Олюшка, просыпайся… С Новым годом! Посмотри-ка, что оставил тебе под ёлочкой Дед Мороз?»
Воспоминания из-за случайно услышанного имени хлынули потоком. Они проносились перед глазами, словно Оля перелистывала альбом со старыми фотографиями, на которых были запечатлены подзабытые, но такие важные и трогательные мгновения её жизни.
Вот мама шьёт ей костюм Красной Шапочки на утренник в саду — и Оля оказывается там самая красивая!..
Мама целует и обнимает её, поздравляя с первой пятёркой…
А теперь у Оли ангина, она не ходит в школу, и мама днями и ночами сидит у её постели и читает вслух «Питера Пэна»…
И вот ещё: «Олюшка, познакомься, это дядя Витя…» Олины щёки обожгло; она вспомнила, какой скандал устроила тогда матери: «Прогони этого дядю Витю! Пусть он больше никогда не приходит! Нам никто не нужен, мамочка, нам с тобой хорошо только вдвоём!»
А ведь мама так и не вышла больше замуж, хотя ей предлагали не раз. Женщина она была интересная, стройная и ухоженная… Это сейчас её не узнать. Вернее, не сейчас, а с тех самых пор, как Оля уехала в США учиться, да в итоге так и осталась там навсегда, выйдя замуж за американца. Она даже ни разу не подумала о том, что бросила мать одну-одинешеньку — при чём тут это, когда Оле нужно было устраивать свою судьбу? В конце концов, мать уже старая, ей пятьдесят, а у Оли всё впереди… Боже мой, как стыдно, но именно так Оля и рассуждала тогда.
Она прорыдала весь полёт до Нью-Йорка. Пол испуганно тормошил её, заглядывал в глаза: «Мамочка, что случилось, тебе плохо?» Стюардессы приносили валерьянку и какое-то другое успокоительное. У Оли была самая настоящая истерика.
— Мамуленька, прости меня… — повторяла она сквозь рыдания, кусая салфетку, которой тщетно пыталась утереть слёзы. — Дорогая, любимая, родная моя, прости…
Когда самолёт уже шёл на посадку, она взяла себя в руки и приняла решение. «Скажу Кевину, что нужно забрать маму к себе. Пусть живёт с нами. В конце концов, она моя мать, у неё больше никого нет, кроме меня и Пола. Хочет Кевин или нет, а придётся ему зашевелиться и быстренько уладить все формальности. Я всё сделаю для того, чтобы мама вскоре оказалась в Нью-Йорке!» Оля уже предвкушала, как сразу по прилёту наберёт мамин номер и сообщит ей эту грандиозную новость…
