Когда пали первые рубежи обороны противника, пришел ответ из «Даблдей». Редактор с дивным именем Абигайль Адаме (наверняка псевдоним, позаимствованный из моей «Белой Зари», с пьяной подозрительностью подумал Сантьяго) писала, что присланный текст великолепен, выше всяких похвал, искрометен, афористичен, et cetera, et cetera, но вот название, к сожалению, никуда не годится. Мондрагон ответил, что разрешает заменить название на «Авель наносит ответный удар» и выкинул мисс Адамс вместе с издательством «Даблдей» из головы.
Прошло несколько дней. Иван ухаживал за Сантьяго, как за родным отцом, – готовил ему еду, стирал белье, убирался в доме, поставил на террасе, где Мондрагону порой доводилось засыпать со стаканом в руке, раскладную кушетку. При этом строгое воспитание крепостного мальчика не позволяло ему открыто не одобрять такое времяпрепровождение Сантьяго – он лишь постоянно пытался увлечь Мондрагона своим спортивным стилем жизни да потихоньку прятал полупустые бутылки. В минуты просветления Сантьяго иногда думал о том, что подает Ивану плохой пример, но потом вспоминал о его предках-алкоголиках, об индексе С-2, о той куче денег, которая растворилась в бездонных карманах русских чиновников, открыв бывшему рабу Ивану Кондратьеву дорогу в свободный мир, и успокаивался, думая, что на родине мальчику пришлось бы гораздо хуже.
По-своему, это были даже хорошие дни. И уж, по крайней мере, не самые плохие в жизни Сантьяго Мондрагона.
Двадцать седьмого октября виртуальный секретарь Сантьяго Эстер сообщила, что ей необходимо подтверждение на оплату забронированных ранее билетов до Хьюстона, Мондрагон подтвердил, и тут выяснилось, что вылетать нужно на следующее утро. К счастью, в тот момент он еще не потерял способность рассуждать более или менее здраво. Ему смутно помнилось, что накануне памятного воскресенья в парке Сочимилько он просил Эстер составить список покупок, необходимых для участия в торжественной церемонии, и пробежаться по сетевым магазинам в поисках выбранных вещей. Оказалось, что безотказная Эстер уже давным-давно все сделала: костюмы, сорочки, ботинки, часы, бумажник, запонки, булавка для галстука и сами галстуки, а также великолепная трость с набалдашником из слоновой кости (Франция, девятнадцатый век, работа мастера Анри Готье), оплаченные, запакованные и помеченные личным электронным клеймом Мондрагона, уже неделю лежали в камере хранения отеля «Мариотт» в Мехико-Сити. Возвращаться в Мехико Сантьяго не хотелось; он распорядился, чтобы вещи переслали в аэропорт Акапулько, потом передумал и указал конечным пунктом назначения номер, забронированный для него в Хьюстонском Центре Паломника.
Внезапно ему стало до смерти жаль оставлять этот маленький дом на берегу океана. Он связался с Рохасом и спросил, может ли тот попридержать асиенду до его возвращения из Азии. Рохас, посмеиваясь, ответил, что за соответствующую плату он может получить ее в полную и безраздельную собственность, но Сантьяго, опасавшийся вести финансовые дела в таком состоянии, заверил приятеля, что к этому вопросу они еще успеют вернуться в будущем. Рохас назвал цену, снова оказавшуюся вполне приемлемой, и они договорились отметить сделку в «Пьедрас Неграс» – одном из лучших морских ресторанов Акапулько.
Последняя ночь в Мексике запомнилась Сантьяго чрезвычайно смутно. Рохас заехал за ними на своем роскошном антикварном «Кадиллаке», в котором, кроме него, сидели еще три полуодетые девицы лет шестнадцати. По словам Рохаса, они работали в одном из филиалов его конторы, но было ясно, что это вранье. Вся компания на жуткой скорости понеслась по нависшему над океаном хайвею, нырнула в золотой океан ночного Акапулько и вынырнула у черных утесов, на которых громоздились террасы ресторана «Пьедрас Неграс».
Гуляли они шумно. Текила текла рекой, заливая лангустов и фрукты. Около полуночи Рохас затеял ссору с компанией за соседним столиком, и дело стало стремительно приближаться к потасовке. Иван решительно отодвинулся от одной из девиц, положившей длинную шоколадную ногу ему на бедро, и встал перед спокойно раскачивающимся на стуле Сантьяго. «Не волнуйтесь, господин Мондрагон, – сказал он громко, – главное, не делайте резких движений и никуда не лезьте...» Эта фраза волшебным образом подействовала на задиристую компанию. «Мондрагон? – переспросил кто-то из потенциальных противников, – Сантьяго Мондрагон, ТОТ САМЫЙ?» Оказалось, что Рохас едва не подрался с творческим коллективом сетевых журналистов, которые как раз обсуждали нашумевшее эссе «Авель наносит ответный удар». Последовали взаимные извинения, перешедшие в сдвигание столов и совместную дискуссию о творчестве выдающегося представителя иберийской литературы Сантьяго Мондрагона. Девицы, якобы работающие на Рохаса, куда-то исчезли, но тут же появились новые, ничуть не хуже прежних. В начале четвертого кому-то пришло в голову отправиться на Башню Кортеса и развлечься воздушными танцами. Сантьяго, который неожиданно для себя стал в этой компании кем-то вроде гуру, одобрил предложение, и ночь совершила еще один стремительный виток.
Башня Кортеса представляла собой стометровую, полую внутри иглу из стали и титана, непонятным образом подвешенную над морем Ни дна, ни крыши у нее не было – звезды отражались в маслянисто поблескивающих волнах. На каждом из десяти ярусов башни располагались гигантские вентиляторы, гнавшие вверх тугие струи теплого воздуха. Танцоры, одетые в разноцветные костюмы бабочек, драконов и ангелов с хлопающими на ветру крыльями, медленно погружались вниз, к тяжело перекатывающемуся под опорами башни океану.
Сантьяго прыгнул вниз с одной из девиц. Это было ошибкой – девица сразу же вцепилась в него мертвой хваткой, и их совместное падение ускорилось едва ли не в два раза. Где-то на середине башни Мондрагону удалось отодрать ее сильные пальцы от своего камзола (на него напялили костюм эльфа, а девицу нарядили сильфидой), но к этому моменту она уже вовсю терлась об него грудью и бедрами, и Сантьяго раздумал уходить в автономный полет. Они без особых приключений приземлились на мелкоячеистую сеть, натянутую над самой водой, и попытались завершить игру, начатую в воздухе Это, однако, оказалось непросто, потому что слева, справа и прямо на них опускались все новые и новые танцоры, а ветер, дующий снизу, неприятно щекотал ноздри, что очень сильно отвлекало Сантьяго от занятия, которому они стремились предаться. «Поедем ко мне, милый, – шепнула девица, укусив Мондрагона за ухо, – у меня чудная квартирка на Пласа Эскобар и целый шкаф всяких штучек, тебе понравится, я знаю, я читала твою книжку...» – «Какую книжку? » – спросил польщенный Сантьяго. «Пантера в мехах», – хихикнула девица, – классная вещь, чувствуется, ты мужик с выдумкой». Это не моя вещь, хотел возразить Сантьяго, я никогда в жизни не писал книги с таким названием... Тут он вспомнил, как Абигайль Адаме вынудила его поменять Каина на Авеля, и заткнулся. Но все это было уже неважно, потому что они мчались куда-то в открытом вингере, и ветер с океана играл волосами его спутницы, а огромная луна, похожая на крут спелого сыра, заглядывала им в лицо, мелькая среди зеркальных небоскребов Акапулько. Потом наступила темнота, и в этой темноте светились огромные влажные глаза, обрамленные неестественно длинными ресницами, скользили по черным простыням обнаженные, мокрые от пота тела, сплетались руки и ноги, струились волосы, прилипали друг к другу губы, бились во все ускоряющемся ритме сердца, набухали тяжелой кровью вены, впивались в мягкую плоть накрашенные ноготки, блестели оскаленные в гримасе страсти мелкие острые зубы, взлетали и опадали увенчанные коричневыми сосками груди, разрывали тишину хриплые, полные торжествующего желания крики, спешили, спешили, приближая миг окончательного слияния, торопливые секунды .. А потом, как всегда, пришло забвение.
