Митчелл открыл еще одну банку энергетика, сделал глоток и шумно выдохнул:
– Я мечтал избавить свою мать от этого ублюдка. Любой ценой и как можно быстрее. В тот же вечер, когда ее забрали в больницу, я позвонил Тони и согласился делать любую работу. А через два месяца положил перед матерью толстую пачку денег и сказал: «Теперь ты готова уйти от него? Уходи. Пошел он на хрен. Мы проживем без него».
Через полгода я уже вовсю торговал марихуаной. Оставлял товар там, где просили. Привозил куда надо. Едва успевал деньги собирать, которых внезапно стало так много, что я не знал, на что их тратить.
«Ты только смотри в оба, – говорил Тони. – И держи язык за зубами, если накроют. Срок тебе не дадут, так как ты несовершеннолетний, отделаешься. Но что что бы ни случилось, я позабочусь о твоем брате и маме. Я своих не кидаю. Пока меня не кинут, первым никогда не кидаю».
Тони торговал не только марихуаной, но и веществами, за которые сажают надолго. Я узнал об этом не сразу. Только когда нашего общего с Тони приятеля, Дару, взяли с партией прямо у него в гараже. Тот сел на семь лет, но со следствием сотрудничать не стал, покрывал Тони и его бизнес. А Тони позаботился о семье Дары. Те ни в чем не нуждались, пока он сидел. Я никогда не думал о том, что с ними было бы, если б Дара выложил все полиции.
В девятнадцать я в первый раз перевез партию кокаина через границу в Северную Ирландию. Тони всегда говорил, что у меня талант оставаться незамеченным и не привлекать к себе внимание. Наверно так оно и было. Мое лицо – лицо прелестного мальчугана из хорошей семьи – стало моим козырем. Я мог выглядеть как парень из элитного колледжа: беленький свитер от Ральфа Лорена, хипстерский берет, большие очки, чемодан, в котором не иначе как книги или проигрыватель с пластинками. Никаких кожаных курток, агрессивных ботинок и коротко бритых волос. Я мог перевоплощаться, как оборотень. Тогда у меня не было ни одной татуировки (почти все я сделал уже после того, как завязал с дилерством) – я был чистым, розовощеким и немного растерянным. Умел быть. И еще у меня были стальные нервы. Я мог пройти мимо отряда таможенников с собаками с полным чемоданом кокаина и глазом не моргнуть. Перевозил его не только в Северную Ирландию, но и в Королевство, и на остров Мэн. Водил дружбу не только с Тони, но и с теми, на кого Тони работал. Мне дали прозвище Невидимка за то, что меня ни разу не поймали. Уже в двадцать два я перевозил партии, которые стоили… – собьешься, пока нули считать будешь.
Но, видимо, всему приходит конец. Я попался на одной из перевозок. Успел сбросить большую часть груза, но не все, и в итоге сел на два года. Вышел в двадцать четыре… Тони не подвел и все это время пекся о моей матери и о Нике. Хотя лучше бы держался от них подальше, – Митчелл открыл форточку, подкурил еще одну сигарету и выпустил облако дыма в предрассветное небо. – Ник подсел на героин, пока меня не было. Капитально. Я вернулся, а он уже таял, как лед под солнцем. Ни дня не мог без дозы. Я отправил его на реабилитацию, там его поставили на ноги, но стоило ему вернуться – и он снова сел на иглу.
Я вернулся к тому, чем занимался. Невозможно было не вернуться. Большую часть моего имущества арестовали после суда. Снова нужны были деньги. Лечить Ника, содержать мать, продолжать вести тот образ жизни, к которому я привык. Образ жизни затягивает так же сильно, как и наркотики. Если ты привык ездить на дорогих машинах и жить во дворцах, ты пропал.
Тони был рад меня видеть и еще больше рад был подкинуть новую работу. Предложил перевезти десять килограмм героина в Ливерпуль. Так много я никогда не брал. Но Тони дал мне в напарники Дару, которого тогда уже выпустили условно-досрочно. На Дару можно положиться, это знали все.
Даре тоже нужны были деньги. Мы недолго думая согласились. Десять пакетов, по килограмму каждый, засунули под дверные панели новой «Ауди» и двинули в направлении Белфаста, а оттуда через переправу планировали добраться до Ливерпуля.
– Сколько это – десять килограммов героина? – спросила я. – В евро.
– Примерно пять миллионов, если по уличной стоимости, – ответил Митчелл и, усмехнувшись, добавил: – Или пятнадцать лет… Дара почуял неладное задолго до переправы. Просто на измене был всю дорогу. Руки тряслись так сильно, что он не смог бы сигарету подкурить. Я же не чувствовал ничего. Словно чутье притупилось начисто.
Мы пересекли границу с Северной Ирландией, почти доехали до Белфаста, и тут Дару накрыло. Он стал оглядываться по сторонам, шарить в бардачке, писать сообщения кому-то. Потом попросил остановить машину, и я понял, что дальше повезу груз сам: у Дары нервы окончательно сдали. Он вышвырнул свой телефон в канаву по дороге, потом, когда я припарковался у обочины посреди полей, сказал мне:
«Все равно далеко не убежим. Митч, мы с тобой вот уже столько лет вместе, а я все не говорил, какой ты славный пацан…»
«Да проваливай, давай», – сказал я ему. Меня тошнило от того, что он решил слиться в самый последний момент.
«Мы не можем сесть вдвоем, понимаешь? – продолжал он. – Моей семье нужен тот, кто о ней позаботится!»
«Вылетай, чувак», – усмехнулся я, раздражаясь так сильно, что уже был готов разбить ему лицо.
«Позаботься о Ханне и о моей дочке, окей? Тони я не доверяю, а вот тебе – да. С тобой они не пропадут».
«Что ты несешь? Вываливайся и беги заботься о них сам!»
«Митч, за нами хвост. Давно. Ты не просек? Я далеко не убегу, и ты не убежишь. С собаками это не прокатит. Выловят даже в поле».
Дара повернулся ко мне, потрепал по щеке, как любимого братишку, попрощался и… Впечатал мне кулак в лицо. Удар был такой, что я вырубился. Очнулся уже в багажнике с залитым кровью лицом и связанными руками. И примерно через десять минут нас взяли по наводке. Нашли героин, отвезли в изолятор, допрашивали… Меня выпустили через пару суток, потому что Дара навешал им, что взял заложника. Полиция пыталась доказать мою причастность к этому грузу, но Тони подкинул мне хорошего адвоката и даже свидетелей, которые видели, как Дара похищал меня, приставив пушку к виску.
Я легко отделался. А Дара сел еще на пятнадцать лет. Его Тони вытаскивать не стал. Кому-то нужно было сесть.
Я чувствовал себя так дерьмово, как никогда раньше. Думал сдаться. Был в тюрьме у Дары, виделся с ним. Сказал, что спать не могу. Я правда не мог. Ради меня никто никогда ничего не делал, и тут вдруг это. Дара в ответ обматерил меня и на хер послал. Сказал, что у него там все дружбаны и он найдет десять членов на мою прелестную задницу, если мне вздумается сдаться. И сказал, что если с Ханной что-то случится, то он выйдет и сделает из меня Ханну. Такую же маленькую и послушную.
Я смеялся сквозь слезы. Сукин сын… Он смог уговорить меня не сливать псу под хвост его старания.
Я расплатился с Тони и его баронами за потерянный груз. Продал все, что у меня было: дома, машины, переехал в этот крохотный домишко. Осталась ерунда: тряпки и вот это, – Митчелл подцепил пальцем свою платиновую цепочку, глядя в пол. – А Дара… Его не стало через два месяца. Убили в тюремной драке. Если бы я был рядом, он до сих пор был бы жив. Никогда себе не прощу, что послушал его. Кучу дерьма себе простил, но это не прощу.
