Теперь она ясно видела все, что упустила раньше: вот Алекс однажды пригласил танцевать Лену, потому что принял ее за Эстеллу. Вот они стоят плечом к плечу у иллюминатора летающей лодки и смотрят в небесную синеву. Вот она сидит рядом с ним за роялем в джаз-клубе, смеется и страстно хочет его. Вот она лежит на постели рядом с больным Алексом, и он ни разу не прикоснулся к ней, ничем не оправдал репутацию, которая бежала впереди него, все время вел себя по отношению к Эстелле заботливо и сдержанно. Она-то полагала, Алекс ее терпеть не может, а на деле он просто не решался к ней прикоснуться – слишком опасался того, что может за этим последовать.
Поднимаясь по лестнице в доме в квартале Марэ, Эстелла уже не ощутила прежней гнетущей атмосферы. Просто дом внезапно опустел; не хватало того, что поддерживало в нем жизнь: двух влюбленных.
Эстелла открыла дверь в комнату Алекса и прилегла на постель, с той стороны, где он спал. Ее охватили тоска и острое желание. Подушка сохранила запах Алекса; Эстелла легла на нее щекой. Если то, что она ощущает, не любовь, то что же такое любовь? Должно быть, она настолько остра, что тот, кто полюбит, не выживет. Потому что прямо сейчас Эстелла умирала от любви.
Часть 6
Фабьен
Глава 24
Июнь 2015 года
Прощание с Эстеллой, в соответствии с ее распоряжением, состоялось в соборе Святого Иоанна Богослова. Из оранжереи доставили специально выращенные французские пионы, исключительно белые. Они покрывали весь алтарь и свешивались с краев скамеек, наполняя воздух ароматом, который у Фабьен всегда ассоциировался с Эстеллой. Пришло так много людей, что очень быстро свободных мест не осталось, и толпа начала заполнять вестибюль.
Фабьен сидела в первом ряду рядом с гробом бабушки. На соседних скамьях расположились все те, кто работал с ней в «Стелла Дизайн». Мама Фабьен сказалась слишком занятой, чтобы прилететь из Австралии, – а может, слишком страшилась увидеть на многочисленных фотографиях Эстеллы призрак отца Фабьен.
Фабьен произнесла траурную речь, сделав всего одну долгую и мучительную паузу; она понимала, что обязана должным образом почтить память бабушки, поэтому взяла себя в руки и продолжила:
– Эстелла говорила мне, что, когда умирали люди, которых она любила, единственным утешением для нее было одно стихотворение. Я бы хотела прочесть его сейчас:
Ранним утром проснешься в рассветной тиши, Тут же радость к тебе от меня поспешит, Как бесшумные птицы, что кружат вдали. Я – как звезды в ночи, очевидцы любви. Не стой и не плачь над могилой моей; Я – жива. Не печалься – ведь нет меня в ней.
На последней строчке голос Фабьен дрогнул; она сглотнула, чтобы подавить рвущиеся наружу рыдания.
– Моя бабушка уже не сможет быть со мной физически, однако я знаю, она продолжает жить в своих творениях. Ее наследие обширно. Кометы блуждают по небу, птицы порхают в воздухе – так и она бродит по улицам Манхэттена, Парижа и любого другого города в мире, где женщины покупают ее одежду. Она присутствует в каждой пуговице на рукаве, складке на рубашке, в пионе, приколотом на плечо платья. Эстелла не умерла, – продолжала Фабьен, понимая, что пора заканчивать, иначе она больше не выдержит, – и я очень рада, что мне посчастливилось называть ее бабушкой и что моя жизнь освящена ее присутствием. Я так счастлива, что она жила на этом свете.
Когда Фабьен отступила от микрофона, раздались аплодисменты в честь Эстеллы, более трогательные, чем любой гимн. Ее рука снова потянулась ко рту.
На поминках в Грамерси-парке Фабьен успела мельком повидать Уилла.
– Твоя траурная речь была бесподобна, – сказал он, целуя ее в щеку.
В следующую минуту ей пришлось повернуться к другим участникам траурной церемонии, чтобы поблагодарить их и выслушать вместе с сотрудниками бабушки забавные истории об Эстелле и дедушке. Их рабочие столы стояли в одном кабинете напротив друг друга; дедушка редко пользовался своим столом, предпочитая работать в пошивочном цеху. Оба стола пустовали больше года; дедушкин – уже давно, а стол Эстеллы – с тех пор, как та стала слишком слаба, чтобы ходить в офис.
Коллеги Эстеллы ударились в воспоминания, и Фабьен убедилась в справедливости своего утверждения: Эстелла находится не в могиле, а присутствует здесь, в сердцах и памяти множества людей. А еще в их душах. И уж точно в душе Фабьен.
Самый сложный момент настал, когда к Фабьен приблизилась Кимберли, в течение последнего года фактически руководившая ателье.
– Как вы планируете распорядиться бизнесом?
– Не знаю, – покачала головой Фабьен.
Теперь все принадлежало ей: бизнес, дом в Грамерси-парке, дом в Париже, вся обстановка, архивы и хранилище одежды, эскизы, деньги. Больше, чем она могла вообразить. Фабьен понятия не имела, что со всем этим делать. Она жила и работала в Австралии и не могла представить, по силам ли ей заполнить оставшуюся после Эстеллы пустоту.
Постепенно участники поминок разошлись. Уилл откланялся на пару часов раньше, махнув на прощание рукой. Он с трудом отделался от Кимберли, которая то ли увлеклась обменом дизайнерскими байками, то ли разглядела в нем те же качества, что и Фабьен. Фабьен не чувствовала ревности – разве что взгрустнула. Вот Кимберли для Уилла идеальная пара – хотя бы потому, что живет в Нью-Йорке. К тому же она художница.
Оставшись наконец одна, Фабьен окинула взглядом большую гостиную, бокалы из-под шампанского со следами губной помады, тарелки, салфетки, остатки еды на столах, забытый кем-то на кресле плащ, оставленный на буфете телефон, все прочие осколки торжества и печали. На нее обрушилась усталость.
Она развернулась и вышла из дома, решив прогуляться в направлении офиса бабушки на Седьмой авеню. «Стелла Дизайн» был одним из немногих модных домов, еще работавших там и оставшихся верными долгой истории улицы, которую теперь, когда швейные фабрики трансформировались в инвестиционные и технологические компании, сметали, подобно мусору.
Фабьен поднялась на четырнадцатый этаж и отперла двери; для всех служащих объявили нерабочую неделю, и ее встретила тишина. Возможно, здесь удастся вновь пережить то чувство, о котором она говорила на похоронах, чтобы не так остро ощущать отсутствие Эстеллы.
Однако вид пустого стола только усилил боль потери. Вот коробка со швейными принадлежностями, привезенная двадцатидвухлетней Эстеллой из Парижа, фотографии Фабьен, ее отца и дедушки, а также лучшей бабушкиной подруги Джейни, которая умерла… кажется, лет десять назад? Ничто не вечно. Ничто.
Вот дедушкин стол, точно напротив. Секретарша Эстеллы Ребекка вытирала пыль и поддерживала порядок на нем, так же как и на столе Эстеллы в последний год. Пионы, на этот раз розовые, в несчетном количестве стояли в бабушкиных любимых аквамариновых вазах сферической формы; они словно перенесли через океан Францию и положили к ногам Фабьен. Однако все это выглядело каким-то фальшивым без Эстеллы, которая вкатывалась в кабинет в своем кресле или, если вернуться назад еще минимум лет на десять, вплывала походкой манекенщицы, словно жизнь была подиумом, а она собиралась шествовать по нему вечно.
