Вернувшись к Эстелле, Алекс сообщил:
– В доме на рю де Севинье пока безопасно. Мы можем вернуться.
Наконец они толкнули ворота, прошли во дворик и дальше в дом. Алекс скрылся в своей комнате и заперся изнутри, не произнеся ни слова. Да и о чем тут говорить…
Эстелла снова поднялась на крышу, где сидела с Леной всего несколько часов назад. Она вынула из кармана мамин рисунок с двумя младенцами и принялась обводить пальцами карандашные линии, думая о Лене. Сестра, о существовании которой она и не узнала бы, если бы осталась в Париже. Если бы не война… Сестра, отсутствие которой Эстелла внезапно ощутила острее, чем отсутствие матери, – с Жанной у нее, по крайней мере, были общие воспоминания. А с Леной – всего лишь надежды, которые так неожиданно и жестоко отобрали.
Единственное утешение: рисунок доказывает, что Жанна действительно ее мать. И мать Лены. Однако он не проливает свет на другую загадку: кем был ее отец и почему мама одну малышку взяла себе, а вторую оставила в Америке на попечении семьи Тоу. Налетел ветер, едва не опрокинув коробку. Эстелла схватила ее и поняла, что внутри есть еще что-то. Фотография!
На снимке мама улыбалась, стоя рядом с мужчиной, выглядевшим как более молодая версия Гарри Тоу. У Эстеллы кровь застыла в жилах. В приступе бешеной ярости она разорвала фотографию и с силой швырнула вниз.
Она легла на спину. Вновь нахлынули слезы. Слезы о Лене, слезы об увиденном на фото. Мама была знакома с Гарри Тоу. Эстелла прикрыла глаза, чтобы прогнать эти мысли, однако сквозь сомкнутые веки по-прежнему видела безжизненное лицо Лены, а еще ее взгляд – в тот миг, когда та поверила, что Эстелла действительно ее сестра.
Наверное, она задремала, потому что, когда очнулась и заморгала, в глаза било полуденное солнце, а кожу жгло от загара. Она прикрыла лицо ладонью, встала и, вспомнив события прошедшей ночи, едва удержалась на ногах. Нужно что-нибудь съесть. Выпить воды. Желудок крутило от голода и чувства потери.
Эстелла спустилась в холл, услышала шум и напряглась. Доносились звуки, словно кого-то тошнило. Затем стон и приглушенные голоса. Она подошла к двери комнаты Алекса и прислушалась. Снова те же звуки. Она взялась за ручку двери и повернула ее, вне себя от ярости.
После залитой солнцем крыши комната показалась такой темной, что она ничего не разглядела. Она поморгала и услышала, как Алекс невнятно проговорил:
– Питер, скажи, чтобы она ушла.
Из темноты материализовался человек – тот самый хромой из бара. И прежде чем Эстелла поняла, что происходит, выпроводил ее из комнаты и закрыл дверь.
– Топит горе в спиртном, да? – с сарказмом спросила Эстелла. Совершенно очевидно, Алекс напился до поросячьего визга – никакая другая причина не могла вызвать услышанные только что звуки. Как это похоже на него! Пусть Эстелла оплакивает сестру, а он пойдет и накачается виски.
Питер не ответил.
– Это таким образом он восстанавливается наутро после катастрофы? – снова съязвила она и на этот раз получила что хотела. А хотела она именно скандала.
Питер схватил ее за руку и потащил вниз по лестнице на кухню.
– Ты не знаешь о нем самого главного, – рявкнул Питер. Каждое его слово сочилось презрением. – Алекс Монтроуз – лучший из всех, с кем я работал. Я знаю его пять лет. Он отдаст жизнь за любого из своих людей.
– После того как нажрется виски до отключки и прикинется, будто ничего не случилось? Вы это имеете в виду?
– Я не знаю, что случилось прошлой ночью, однако за это несешь ответственность ты. – Питер бросал слова, как пули. – Ты пошла на квартиру матери без его разрешения. Ты завела его прямо в ловушку. А вот твоя мать сообразила, что нужно скрыться. Может, ты и не заметила, но война забирает у людей жизни.
– Моя сестра погибла на этой чертовой войне, – вспыхнула Эстелла. – Я очень хорошо знаю, как это бывает.
– А значит, надо думать о других, не только о себе. – Питер надвигался на нее, и у Эстеллы ноги приросли к полу. Она ненавидела этого человека; тот выставил ее слабой и уязвимой. – Алекс убьет меня за то, что я тебе это рассказываю. Но я расскажу, чтобы ты перестала прикидываться совершенно невинной и возлагать всю вину на него, – со злостью продолжил Питер. – Утром он вернулся за телом Лены и похоронил ее в саду. Затем послал троих человек, чтобы они сделали кое-что более важное, а именно подыскали нужные слова для твоей мамы. И лишь после того Алекс позволил чертову вертиго одолеть себя. Вертиго, или неодолимое головокружение, мучает его после приземления с неисправным парашютом, когда он чуть не погиб. Оно поднимает свои мерзкие щупальца, стоит Алексу взять на себя больше, чем он способен вынести.
Он сделал паузу, однако словесный поток еще не иссяк:
– Подумай вот о чем: сколько Алекс спал после приезда во Францию? Кто организовал вам поездку от Лиссабона до Парижа? Кто средь бела дня доставил в американский госпиталь агента со сломанной ногой и договорился, чтобы его подлечили и переправили дальше по маршруту? И все это в первые двадцать четыре часа после приезда в Париж! Такие вещи не происходят сами собой, Эстелла. Они произошли благодаря ему. Он организовывает наблюдательные пункты, систематизирует информацию, находит самые безопасные пути и постоянно передает сообщения французскому Сопротивлению, пока ты думаешь, вы все приехали сюда в отпуск. А сейчас Алекс лежит наверху; ему так плохо, что пошевелиться не может, и это закончится не раньше завтрашнего утра. Если он попробует встать, то комната начнет вращаться перед ним, опрокинется вверх ногами и ударит его по голове. Однако если ты предпочитаешь думать о нем как об эгоистичном пьянице, то скатертью дорога!
Болен? Алекс не может болеть. Он же неуязвимый, ему все нипочем. Однако непохоже, что Питер шутит. Эстелла попыталась что-нибудь сказать, но не смогла.
Питер проковылял к плите, вскипятил чайник и сделал чашку кофе. Затем налил воды и направился к лестнице. Все это время его слова крутились в голове Эстеллы, словно и ее настигло вертиго.
А ведь она и в самом деле думала только о себе. Побежала в мамину квартиру, несмотря на запрет Алекса. И там тупо послушалась консьержа и поперлась наверх. Даже не старалась напрячь мозги: а не ловушка ли это? И завела прямо в нее Алекса и Лену. А потом позволила Лене вытолкнуть себя в окно первой. Весь прошедший год ненавидела Алекса за то, что он был как-то связан с гибелью месье Омона и навсегда изменил жизнь Эстеллы. А еще за то, что вернул Лену к жизни. Однако больше она не будет испытывать неприязнь к Алексу. Никогда.
– Подождите! – крикнула Эстелла.
Питер остановился.
– Вы правы, – твердо заявила она. – У вас полно других дел. Например, покончить с войной. Скажите, что нужно делать, и я сделаю. Алекс меня возненавидит, но у него нет выбора.
Питер пристально посмотрел на нее, и Эстелла подумала, он так и не сменит гнев на милость. Все же она выдержала его взгляд, не желая сдаваться.
