– Давайте сюда. Пригнитесь, обопритесь руками о подоконник и прыгайте. Здесь невысоко, не разобьемся. – Он протянул руку Лене.
– Пусть Эстелла первая.
Эстеллу бесцеремонно вытолкнули в окно. Она вцепилась в карниз и повисла над землей. Но, не успев рухнуть вниз, услышала топот бегущих ног. Вышибли дверь. Раздался звук выстрела, Лена вскрикнула. От ужаса ладони Эстеллы взмокли; она едва не соскользнула. Затем выброс адреналина придал ей сил, и она приподняла голову, чтобы видеть, что происходит в комнате.
Лена лежала на полу. Алекс заслонял ее собой. Консьерж стоял в дверном проеме и скалил зубы. Алекс выбил пистолет из руки человека в немецкой форме, а затем яростно полоснул того ножом по животу. Консьерж бросился бежать.
Черт! Эстелла вспомнила, как он уговаривал ее подняться в квартиру. А ведь Алекс предупреждал: мама опасалась, что за ней следят. А консьерж всегда ненавидел Эстеллу с Жанной. И пузо он, скорее всего, отрастил с немецких подачек, за то что поставлял информацию о всех подозреваемых в противодействии нацистам.
– Лена! – попыталась она крикнуть, однако во рту пересохло от страха. Руки дрожали, Эстелла была не в силах больше удерживать голову над подоконником. Последнее, что она увидела – как Алекс приподнимает бесчувственную и истекающую кровью Лену.
– Прыгай! – зашипел он и полез через окно, одной рукой цепляясь за раму, а другой обхватив Лену.
Эстелла ощутила под ногами землю. Удар вывел ее из транса.
Спустя мгновение рядом с глухим стуком приземлился Алекс.
– Черт, черт, черт! – Он ощупал шею Лены и склонился над ней, прислушиваясь к дыханию.
Эстелла застыла как вкопанная, не в состоянии ни шевелиться, ни говорить. А если консьерж сейчас звонит по телефону, вызывает других нацистов с оружием?
Алекс поднял глаза и покачал головой.
– Нет, – попыталась сказать Эстелла, однако лишь беззвучно пошевелила губами.
Алекс закрыл Лене глаза:
– Я не оставлю ее тут.
И он не оставил. Он тащился по пассажу Сен-Поль с телом Лены; ее руки и ноги безжизненно болтались. Без Лены они передвигались бы намного быстрее, однако Эстелла понимала, что Алекс не бросает сестру ради нее. Она вела их в глубь пассажа – потайной вход в церковь Сен-Поль-Сен-Луи находился в самом конце – и молилась, чтобы об этом не знали те, кто может их преследовать. Пусть думают, что в конце пассажа тупик, и ищут беглецов на улице.
Вот наконец и церковь! Впервые в жизни в святом месте Эстелла не обратила взор к великолепному алтарю Девы Марии с младенцем, к колоннам из красновато-коричневого с белыми прожилками мрамора, к изваяниям и позолоченным канделябрам. Она даже не взглянула на надпись: Regina Sine Labe Concepta – «Царица Небесная без греха зачатая» – и не продолжила: «Моли Бога за нас». Разве кто-то молился за них? За Париж? За маму? За Лену?
Ей хотелось накричать на Марию, как всегда безмятежно баюкавшую на руках младенца. Много ли осталось в мире людей, все еще верящих в мощь величественного купола, трехъярусного трансепта, большого органа, картин Делакруа, купелей для святой воды, подаренных церкви Виктором Гюго? Разве что те, кто до сих пор тщетно уповает на всякую мишуру.
Снаружи доносились топот и крики. Эстелла и Алекс одновременно повернулись друг к другу. В ответ на его немой вопрос она кивнула. Осторожно, словно боясь потревожить, Алекс положил Лену и перекрестился. Горло Эстеллы сжалось, из глаз хлынули слезы. Она едва не отвернулась; даже смотреть на это было адской мукой.
Алекс поцеловал Лену в щеку и прошептал:
Я – как звезды в ночи, очевидцы любви. Не стой и не плачь над могилой моей; Я – жива. Не печалься – ведь нет меня в ней
[62].
От слов стихотворения Эстелла заплакала навзрыд.
Она наклонилась и впервые поцеловала Лену в щеку. Проблеск надежды, вспыхнувший в глазах Лены, когда они сидели на крыше, взявшись за руки, погас навсегда, умер, едва родившись. А ведь она хотела сделать жизнь Лены лучше, доказать, что любовь способна победить жестокость. А добилась прямо противоположного. И безвозвратно лишилась сестры, о которой всегда мечтала.
Алекс взял руку Эстеллы:
– Уходим.
И она последовала за ним в сторону рю Сен-Антуан, прочь от Лены и прочь от себя прежней, которую уже не вернуть.
Глава 22
А на улицах царил еще больший ужас. День еще не начался, однако немцы уже свирепствовали. Эстелла с Алексом выглянули из главного входа в церковь – изучить обстановку. Эстелла заметила французскую полицию. Полицейские вели себя как звери – хуже всего, когда французы вытворяют такое со своими же согражданами. Сотни, если не тысячи человек полиция загоняла, как скотину, в ожидавшие их автобусы. Лишь немногие протестовали – мужчины в Париже слишком запуганы. Они брели, опустив глаза на случай, если поднятая голова будет рассматриваться как измена, за которой последует суровое наказание. Розовые отблески рассвета на их лицах казались то ли свежими ранами, то ли незажившими шрамами от ран прежних.
Алекс старался загородить собой дверной проем, чтобы Эстелла не могла видеть постыдное зрелище, однако скрыть такую массу людей оказалось невозможно.
– Что происходит? – спросила Эстелла прерывистым шепотом.
– Евреи, – хрипло ответил он. – Очередная облава.
– Куда их ведут?
Алекс понизил голос так, что она едва расслышала:
– В Дранси.
– В Дранси?
– Это концлагерь.
Концлагерь… Место, про которое Алекс сказал, что оно хуже смерти. Эстелла взглянула на Алекса, и он ответил на ее немой вопрос:
– Я делаю все, что могу. Но не сейчас. Я не стану рисковать твоей жизнью, как…
Как рискнул жизнью Лены.
– Как ни бесчеловечно в этом признаться, однако суматоха поможет нам выбраться, – мрачно добавил он. – Ты должна делать все, что я прикажу. И никаких вопросов. Никаких!
Впервые услышав от Алекса подобные речи, Эстелла сочла его бесчувственным. Однако сейчас он был злее и холоднее, чем Сена зимой. Не будь они знакомы, Эстелла испугалась бы человека, способного броситься с ножом на врага в попытке спасти Лену. И теперь она молча кивнула.
Они запутывали следы, то ныряя в переулки, то пробираясь через сады и дворы… Алекс остановился у какого-то бара и на повышенных тонах переговорил с человеком, который заметно хромал. Эстелла его узнала: Алекс встречался с этим мужчиной в клубе и еще раньше в Марселе.
