Он подъехал к парадному входу, вышел из машины и обогнул ее, чтобы открыть пассажирскую дверь, но Эстелла уже сделала это сама. Ее каблуки увязли в гравии, а рот приоткрылся от удивления от вида дома, от пятнышек света от ближайшего города на сатиновой ленте реки, протекавшей внизу, в долине… Классический фасад, сложенный из местного светло-желтого булыжника, внезапно осветился. Должно быть, домработница услышала, как они подъехали.
Эстелла вполголоса ругнулась по-французски.
– Очень впечатляюще. Нет, прекрасно!
Алекс знал, что дом прекрасен. Потому и купил его. Дом виделся ему замком, парящим в воздухе, заповедным убежищем, куда реальному миру пока что не было доступа.
– Похож на нарядное платье, созданное рукой мастера, – произнесла Эстелла, рассматривая дом. – Каждый стежок и каждая складка выполнены чуть ли не с молитвой. Я ощущаю нечто подобное, когда начинаю работать над платьем. – Она покраснела. – Я брежу. Прости.
– Я мог бы сказать то же самое. Разве что менее поэтично.
Алекс улыбнулся ей, и во второй раз с начала знакомства она улыбнулась в ответ. Он почти поверил, что его план сработал.
А значит, он сможет помочь ей и Лене выяснить, что связывает их, и Лена, такая же невинная жертва подлого мужчины, как и его мать, сможет раскрепоститься. Она сможет обрести семью, которой ей так отчаянно не хватало. Вместе с Эстеллой, своей сестрой.
Парадная дверь открылась; домработница, пухлая и улыбчивая миссис Гилберт, утиной походкой спустилась по ступенькам и поцеловала его в щеку.
– Хоть когда-нибудь вы пришлете мне весточку о своем приезде? – Миссис Гилберт позволяла себе отчитывать Алекса в такой манере, в какой еще никто не решался. – Сколько пробудете на этот раз?
– Только переночуем. Да? – Он вопросительно посмотрел на Эстеллу, и та нахмурилась. Алекс понял свою ошибку и поспешно добавил: – Это мисс Эстелла Биссетт. Приготовьте для нее отдельную спальню, желательно в восточном крыле. Моя комната в противоположной части дома, – уточнил он, желая, чтобы Эстелла правильно истолковала его намерения.
– Хорошо, – проговорила Эстелла, и установившиеся было между ними товарищеские отношения растаяли, как обещания нацистского политика.
– Идемте со мной, милочка. – Миссис Гилберт поманила Эстеллу рукой. – Я покажу вам, где освежиться, а затем подам ужин в гостиную.
– Спасибо, – поблагодарил ее Алекс и, убедившись, что домработница увела Эстеллу наверх, направился в свою комнату. Там он сполоснул лицо холодной водой, чувствуя, как щетина царапает ладони, снял галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, намереваясь переодеться во что-нибудь более подходящее для позднего ужина, но затем подумал: а какого черта? Он вовсе не старается произвести впечатление на Эстеллу. Что весьма кстати, потому что из зеркала на него смотрело лицо смертельно усталого человека, словно последствия травмы головы, месяцев игры в прятки с немцами и организации маршрутов побега для сбитых летчиков во Франции в конце концов настигли его, причем именно в тот момент, когда во время недельного отпуска Алекс позволил себе расслабиться.
Он бросил пиджак на кровать, закатал рукава и приготовился встретить лицом к лицу любую версию Эстеллы, которую обнаружит в гостиной. Однако он спустился вниз первым, что дало ему возможность налить виски и удостовериться, что миссис Гилберт растопила камин и сервировала ужин на низком столике у дивана.
Эстелла вплыла в комнату; так она двигалась всегда, но не осознавала этого. Словно совершала большое дефиле. Алекс подумал: а не переняла ли она походку у манекенщиц, которых зарисовывала? На ней было все то же изумительное вечернее платье, однако ни драгоценностей, ни каких-либо украшений – в них Эстелла не нуждалась. Только черные волосы, серые глаза, черное платье.
– Проголодалась? – Он кивком указал на стол.
– Да. – Эстелла наполнила до краев свою тарелку и села на пол, прислонившись к дивану. Подол платья раскинулся у ее ног, словно опустилось на землю ночное небо.
Алекс тоже набрал полную тарелку еды и сел в кресло у камина.
Несколько минут они ели молча.
– Ты выглядишь усталым, – сказала Эстелла.
– Не отрицаю. – Алекс отпил глоток виски. Алкоголь привычно обжег горло, позволив наконец расслабиться.
– Был во Франции?
Он кивнул.
– И как там?
Алекс понимал, что Эстелла непременно поймает его на лжи.
– С одной стороны, вроде бы все как прежде. А с другой… – он запнулся, – хуже некуда.
– А точнее?
– Немцы делают жизнь невозможной для всех, кого подозревают в деятельности против оккупантов. Особенно для коммунистов. А также для тех, чей единственный недостаток – родиться евреями. После любой акции они в качестве ответной меры расстреливают заложников. И как можно сопротивляться, зная, что один-единственный акт протеста будет стоить сотен жизней? Однако люди все же устраивают вечеринки, женщины танцуют, мужчины выпивают, и пока тихо сидишь где-нибудь в помещении, почти не ощущаешь террора. Вот только он творится на каждом углу.
– Моя мама… – еле слышно проговорила Эстелла.
Тот самый вопрос, которого Алекс опасался; он располагал только рапортами с мест, которые не всегда соответствовали действительности. Хотя на этот раз – он надеялся – они не обманывали.
– Полагаю, она жива. Пойти к ней на квартиру и проверить не могу. Любая связь со мной легко подвергнет ее опасности.
– Тогда как ты добыл Matrice cadastrale?
– Взял в мэрии.
– Ты считаешь Эвелин и Гарри моими родителями. Точнее, родителями моими и Лены, – еле слышно произнесла Эстелла.
– Боже упаси, нет! – поспешил разуверить ее Алекс. – Они развелись еще до твоего рождения. К тому же, по общему мнению, Эвелин к тому времени возненавидела Гарри.
Они замолчали. Лишь дрова потрескивали в камине.
– Эстелла… – Алекс впервые произнес вслух ее имя, ощутив на языке его вкус. Да, звучит соблазнительно. – Вот все, что мне известно: возможно, ты сестра Лены. Эвелин Несбит продала полуразрушенный особняк твоей маме всего за один франк. А Лена, которая выглядит твоей точной копией, воспитывалась у Гарри, бывшего мужа Эвелин. Вряд ли это простое совпадение. Однако отсюда не следует, что Эвелин и Гарри – твои родители.
– Ты забыл упомянуть, что дом Лены – двойник особняка в Париже. Нужны еще доказательства, чтобы порицать мою маму и то, что она сделала двадцать четыре года назад?
Тон человека, которого лишили всего, что он когда-либо знал. Алекс чувствовал себя так в тот день, когда узнал, что его мать умирает. До того он думал – ну разве мама может умереть? Мама, лучик света в пасмурный день, колыбельная в немой ночи, аромат фиалок посреди зловония…
– Я не осуждаю твою маму, – возразил он как можно мягче. – Однако все эти совпадения…
