Через полтора часа платье было готово, и Эстелла не сдержала улыбку – все вышло как надо. Она натянула платье и, нахмурившись, взглянула на свои поношенные туфли. Сапожным ремеслом она не владеет, а денег на новую пару обуви нет. Эстелла набросила плащ на случай, если к ночи похолодает, проигнорировала противогаз, который полагалось иметь при себе, однако, уступив настояниям матери, повязала белую косынку, чтобы в затемненном городе ее могли видеть водители автомобилей.
Добравшись до Монмартра и миновав джаз-клуб Бриктоп – который был ей не по карману, – Эстелла вошла в другой клуб, пусть и не столь изысканный, но в котором определенно царила более приятная атмосфера. Там местный говорок сливался с мелодичными фразами саксофона; какой-то мужчина, явно работник военного завода, пытался протиснуться мимо Эстеллы, прижавшись несколько теснее, чем полагалось. Она отбрила его строгим взглядом и парой избранных словечек и уселась за столик рядом со своей подругой Рене.
– Bonsoir
[14]. – Рене поцеловала ее в щеку. – У тебя не остались «Голуаз»?
Эстелла достала две последние сигареты. Девушки закурили.
– У тебя обнова? – ахнула Рене.
– Сама сшила.
– Я так и подумала. В BHV
[15] такого не отыщешь.
– Именно.
– Мне кажется или оно несколько… необычное?
Эстелла покачала головой. Рене носила одно из простых платьев, которые одиноко болтались на вешалках в Au Printemps
[16], и выглядела подобно всем женщинам в клубе: заурядно и бесцветно, как разбавленное вино, которое они пили.
– Разве мы могли ожидать другого от Эстеллы? – послышался веселый голос. Ютт, сестра Рене, наклонилась и поцеловала Эстеллу в обе щеки. – Выглядишь magnifique
[17].
– Потанцуйте со мной, – прервал их грубый голос. От мужчины разило, как от ночной площади Пигаль, а именно ликером, смешанным с духами десятков женщин, которых он уже провел по танцплощадке. При дефиците мужчин он чувствовал себя королем. Такой тип, с учетом отсутствия манер, вообще не имел бы шанса, если бы большинство не ушло на фронт.
– Нет, спасибо, – ответила Эстелла.
– А я не против, – заявила Рене.
– Хочу ее. – Мужчина указал на Эстеллу.
– А мы вас не хотим, – настаивала она.
– Я пойду, – почти с отчаянием повторила Рене. Примета времени: девушка могла так и просидеть весь вечер без партнера. И вот один все же появился, пусть третьего сорта – но какая разница?
– Нет! – Ютт положила руку на плечо сестры.
Эстелла поняла, что жест вышел непроизвольно и говорил о том, как подруга любила Рене, как бы та ее ни раздражала. Она ощутила острую тоску и тут же осознала, насколько это глупо – желать того, чего у нее никогда не будет. Надо благодарить судьбу, что у нее есть мать, а не эгоистично завидовать тем, у кого есть сестра.
Мужчина выдернул Рене из-за стола и увлек на танцплощадку, стараясь притягивать ее как можно ближе к себе. Эстелла отвернулась, чувствуя отвращение, когда тот прижался к девушке промежностью.
– Пойдем споем что-нибудь быстрое, – сказала она Ютт. – Нужно сменить темп, чтобы она могла отлепиться от него.
Эстелла и Ютт направились к четверке немолодых музыкантов, с которыми они вдвоем провели не один вечер, играя на рояле и напевая, чтобы уроки музыки не пропали даром. Мама Эстеллы в юности училась пению в школе при монастыре и дома всегда напевала, считая, что музыка больше украшает квартиру, чем разные безделушки, и в раннем детстве передала свое увлечение дочери. Мама предпочитала оперные арии, а вот Эстелле нравились низкие хриплые звуки джаза.
Музыканты, не сбившись с ритма, чмокнули Эстеллу в щеки. Люк, пианист, похвалил ее платье. Он говорил на таком вульгарном и невнятном диалекте, что обычная француженка не смогла бы его понять. Люк закончил песню и отправился в бар пропустить стаканчик. Эстелла села за рояль; Ютт встала у микрофона рядом с Филиппом. Эстелла наиграла мотив J’ai Deux Amours
[18], и публика с благодарностью зааплодировала. Она продолжила, надеясь, что каждый в зале достаточно сильно любит Париж и эта любовь спасет город от того, что может на него обрушиться, когда немцы подойдут еще ближе. Голос Ютт был недостаточно высокий для этой песни, поэтому она столкнула подругу с банкетки и заставила петь вместо себя. Эстелла не возражала.
В конце последнего куплета к ней присоединились завсегдатаи клуба, и Эстелла поверила, пусть лишь на несколько секунд, что все будет хорошо: Париж – великий и легендарный город, и его блеск не под силу погасить такому маленькому и нелепому человечку, как Адольф Гитлер.
После того она еще немного посмеялась с Филиппом, Ютт и Люком, пока не спохватилась, что они недоглядели за Рене и та ушла с подонком, который пригласил ее танцевать. Эстелла внезапно почувствовала себя разбитой и подавленной, а еще намного старше своих двадцати двух лет.
– Мне пора. – Она встала и дважды расцеловала каждого в щеки.
Оказавшись на ночной парижской улице, Эстелла пошла домой не сразу. Она побрела через грязный и обветшалый квартал Марэ, запущенность которого становилась все более очевидной с каждым hôtel particulier
[19]; особняки, некогда принадлежавшие аристократам – хотя теперь дома превратили в слесарные мастерские, а роскошные дворы оскверняли груды тележных колес, транспортировочные поддоны, пристройки и навесы, – по-прежнему стояли с высоко поднятыми головами. Эстелла проводила рукой по каменным стенам и поглаживала их, как отрез золотого шелка в швейной мастерской. Сможет ли запечатленное в камне изящество – подобное покрою платья от-кутюр, который никогда не спутать с прет-а-порте, – противостоять пикирующим бомбардировщикам и колоннам мужчин в холодно-серых мундирах?
На рынке Карро-дю-Тампль царила тишина; все торговцы тканями и секонд-хендом отправились спать, чтобы с рассветом выложить на продажу брошенную обитателями Елисейских Полей одежду, которую нашли в мусорных корзинах. Более того, и во всем районе было тихо; блуждая по городу, Эстелла зачастую оказывалась одна на всей улице. Она вбирала в себя образы, привычные с детства, но слишком прекрасные, чтобы считать их само собой разумеющимися теперь, когда они могли исчезнуть: увядающее великолепие красных, золотых и голубых росписей над воротами отеля «Де Клиссон» и искривленные средневековые башенки, обрамляющие ворота, подобно двум располневшим часовым; симметричные павильоны и роскошный крытый пассаж Карнавале.
