– Мы были бы рады, чтобы ты оставалась с нами столько, сколько захочешь.
Я пристально смотрела на Машу, пока ее фигура не скрылась за пеленой слез. Я была кому-то нужна, кто-то хотел, чтобы я находилась рядом, кто-то был готов открыть мне свой дом и оставить у себя. Маша встала, обошла стол и села рядом со мной, впервые обняла меня и, прижав к груди, принялась баюкать. Долгие-долгие минуты я плакала от облегчения и счастья, на которое, как я полагала, не могу рассчитывать. Я рыдала так, как не рыдала ни разу с тех пор, как мне исполнилось восемь лет. С этими слезами выплеснулось все пережитое – долго скрываемая печаль, удары судьбы, злость, разочарования, рухнувшие надежды, неверие в благородство и бесконечную доброту Джо и Маши. Они протягивали мне руку помощи, увлекали за собой, они защищали меня так, как никто до этого не защищал. Они дарили мне покой. Они принимали меня без оговорок, без осуждения, такой, какой я была.
С той поры библиотека «Дачи» стала моим убежищем, территорией безмятежности, увлекательных переживаний, любви. Я обязана была вернуть ей магнетическую власть и силу, воздать почести за то, что она побывала последним пристанищем Джо.
Старательно работая, я сбрасывала накопленное напряжение. «Дача» возвращалась в мое владение, я больше не следовала пассивно за событиями. Остаток дня я переставляла мебель и широко распахивала окна, чтобы солнце и воздух ворвались в комнату. Я натирала воском резьбу на мебели, как меня научила Маша. Я этого уже очень давно не делала. Я приводила в порядок стеллажи, чтобы каждый предмет занял свое место. В какой-то момент я притормозила. «Опинель» Джо куда-то подевался. Им он отрезал кусок хлеба или колбасы, рассекал веревку, отделял от ветки спелую инжирину, выстругивал из дерева зверюшек для Алекса и Роми, когда они были маленькими. В общем, Джо никогда не расставался со своим складным ножом, причем, как утверждала Маша, так было всегда. Мы с Шарли вынули все из его карманов, когда ему стало плохо: зажигалку «Зиппо», сигариллы «Кафе крем» и «Опинель». Мы с трепетом поместили вещи, которые ему принадлежали, на Машин столик на одной ножке возле прекрасного портрета Джо, на видном месте, чтобы они сразу бросались в глаза каждому, кто приходил с Джо прощаться. Я обследовала всю комнату, проверила каждый закуток, вставала на четвереньки, чтобы удостовериться, что он не упал и никуда не завалился. Ножа нигде не было. Я прекрасно помнила, что видела его, когда сидела рядом с телом Джо в начале ночи, я же сама отнесла его к фотографии Джо. Но день похорон – черная дыра в моей памяти. Эмоции тех минут затопили меня, и я о ноже не думала, у меня были другие заботы. Так что невозможно вспомнить, был ли он тогда в библиотеке. Я последняя, кто заходил в эту комнату вечером, а Маша первой вошла в нее утром в день похорон и покинула ее вместе с траурным кортежем. Наверное, она и забрала нож. Я спрятала зажигалку и сигариллы в ящик столика.
Фотографии Джо пора было занять свое место на стене воспоминаний. Джо и Маша увековечили на прямоугольниках глянцевой бумаги историю «Дачи», неразрывно связанную с историей их семьи. Я не помнила, когда останавливалась в последний раз возле этой стены. Я сознавала, как мне повезло, что они вошли в мою жизнь и раскрыли мне свою историю. Когда вам такое рассказывают, трудно поверить, что подобные люди могут существовать в действительности.
Эта история не была предметом их гордости, они не хвалились ею, притом что их успех вызывал уважение и безграничный восторг. Триумфаторами они были скромными, несмотря на свое происхождение и первые шаги в жизни, которые оба делали в атмосфере страданий и нищеты.
Глава третья
Маша родилась в Германии в 1944 году. Ее мать, белорусскую девушку, угнали немцы из родной деревни, и она батрачила на ферме в Германии. В трудовом лагере, куда ее сначала поместили, Машина мать познакомилась с молодым инженером из Киева, избежавшим смерти в концлагере благодаря тому, что отлично разбирался в сельскохозяйственной технике. И посреди ужасов войны эти двое полюбили друг друга, а плодом их любви стала Маша. Ее родители сумели остаться вместе до самого конца войны, а потом побоялись возвращаться в Советский Союз, опасаясь репрессий. После долгих и тяжелых скитаний, пройдя пешком сотни километров, они нашли прибежище на юге Франции. Машу воспитывали, следуя строгим моральным принципам, в уважении русских традиций и культуры, которую ее родители категорически отказывались забывать и старательно передавали дочери. С малых лет Маша умела читать и писать по-русски. В первые годы жизни она слышала только родной язык и только на нем говорила, потому что родители прибились к местному сообществу выходцев из СССР. Она начала по-настоящему учить французский только в возрасте десяти лет, поэтому говорила с акцентом, от которого не собиралась избавляться, а, напротив, всегда гордилась им.
Что до Джо, он родился в 1940 году и не знал ни своего отца, ни своей фамилии. Он был просто Джо. Женщина, которая произвела его на свет, доверила сына соседям, а те, в свою очередь, выставили его за дверь, как только он достиг возраста, когда мог красть и удирать. Он рос в порту Марселя, среди разновозрастных беспризорников, оказавшихся в том же положении, что и он. Он не часто ел досыта, терпел побои, спал на улице, познакомился с холодом и страхом. Условия, в которых он родился и вырос, сделали из него жесткого парня, хитрого и ловкого, умеющего в случае необходимости прибегнуть к кулакам, чтобы выпутаться из щекотливой ситуации. Он был не лишен авантюрной жилки и самоуверенности, никого и ничего не боялся и напропалую соблазнял девушек, пряча за победительным поведением свою боль и тоску по отсутствующей любви. При этом он всегда стремился выбиться в люди и оставить судьбу в дураках.
Маша очень любила и уважала родителей, но по духу была бунтаркой. Ее учили вести себя скромно и тихо, но в ней бурлила энергия. Она была красавицей, хорошо это понимала и хотела жить своей жизнью, добиваться успеха, встречать новых людей, блистать. Она убегала из дома, чтобы побыть с подружками, обожала развлекаться. Когда она впервые увидела этого высокого брюнета, такого соблазнительного и дерзкого, с выдубленной морским ветром кожей и грубо вылепленным лицом, ее неудержимо потянуло к нему. А Джо, в первый раз встретив золотисто-зеленый Машин взгляд, остолбенел и мгновенно утратил свою легендарную язвительность, чем спровоцировал насмешки оболтусов, с которыми тусовался. Впрочем, он быстро справился с собой, научился подавлять волнение и больше не терялся при встречах с ней. Потому что выбрал ее раз и навсегда и знал наверняка, что она будет его женой. Правда, будущая жена не собиралась так легко соглашаться, ей нужно было, чтобы он приполз на коленях. Она была надменной гордячкой и не хотела, чтобы ее желали и любили лишь наполовину. И она своего добилась. Какое-то время она царственно игнорировала Джо, потом он был удостоен еле заметного высокомерного внимания. Продолжая играть в порту роль опасного авторитета, рядом со своей красавицей Джо превращался в нежного ягненка. Однако настал день, когда, утратив терпение, он страстно поцеловал ее прямо посреди улицы. И Маша не устояла. Все было бы прекрасно, если бы Машин отец не прознал о сомнительном приятеле дочери. По мнению этого образованного человека, пережившего войну, лишения и мечтавшего о самом лучшем будущем для своей единственной дочери, Джо явно не соответствовал образу идеального зятя. Маша была заперта на замок в семейной квартире. В течение долгих дней ее родной квартал жил под непрекращающиеся вопли и русские проклятия Маши, которая обернулась разъяренной львицей. Готовый на все Джо лез из кожи вон и даже постарался завязать с прошлым. Для начала он вложился в новый костюм, правда, немного слишком кричащий, потом нашел работу, которая могла сойти за приличную, если не слишком глубоко копать. Все напрасно: Машин отец, для которого Джо все равно был шпаной, недостойной доверия и уж тем более недостойной его дочери, оставался глух к мольбам поклонника.
