Первым бесспорным свидетельствам нового представления о смерти примерно 100 000 лет. Представители нашего вида, Homo sapiens, начали совершать похоронные обряды. В пещерах Израиля ученые нашли скелеты, старательно уложенные в окружении оленьих рогов, кусочков охры и раковин с дальних берегов. В Австралии аборигены копали могилы для покойников уже 40 000 лет назад. Эти ритуалы кое-что говорят нам о мышлении людей, их практиковавших. У них появилось иное понимание смерти, отличное от того, которое было у других приматов: что ее вызывают болезни и травмы, что оттуда никто не возвращается обратно. Предки чтили память умерших, бережно погребая их тела.
К тому времени как люди стали совершать первые погребальные обряды, у них уже существовала полноценная речь. Звуки песен, которые они могли петь, или сказок, которые они могли рассказывать, развеялись в далеком прошлом. Чтобы узнать о происхождении наших представлений о смерти, приходится довольствоваться письменными источниками и записями устных рассказов народов всего мира. Очевидно, что люди изобретают много разных объяснений смерти, но в них есть общие элементы. К примеру, никто не считает, что смерть – это просто физическое изменение. Она мыслится также как социальная трансформация. В одних культурах смерть воспринимается как расставание – уход покойного в другой мир. Другие рассматривают ее как некое преобразование, позволяющее предкам всегда пребывать с живыми. Буддисты, помимо прочего, полагают смерть исчезновением самости – подобно тому как капля росы на травинке испаряется с зарей
[91].
Западная наука припозднилась с созданием подробной концепции смерти. Эта тема была по большей части оставлена на откуп медикам, которые были слишком заняты спасением жизни, чтобы объяснять то, от чего они ее спасают. «Представители медицины редко обсуждали, так сказать, смысл и сущность смерти; они оставляли это философам и богословам»
[92], – отметил историк Эрвин Аккеркнехт.
Первым врачом, попытавшимся исследовать природу смерти с научной точки зрения, был, вероятно, французский доктор Ксавье Биша
[93]. В конце XVIII в. он изучал недавно умерших людей и животных. После казни преступников на гильотине Биша обследовал их отрубленные головы и обезглавленные тела. Он вскрывал грудные клетки живым собакам, чтобы приделать вентиль к трахее. Завернув его, Биша перекрывал поступление воздуха в легкие собаки. Он обнаружил, что после того, как кровь собаки из красной станет черной, смерть наступит быстро.
Эти жестокие опыты позволили Биша увидеть тесную связь между сердцем, легкими и мозгом – тремя столпами жизни, как их стали называть. Если отказывали легкие, то они уже не могли превращать темную кровь в красную – животворную – форму, необходимую для поддержания работы мозга. Если отказывало сердце, оно не могло доставлять кровь к остальным двум органам. Разрушая мозг животных, Биша обнаружил, что пропадает ключевая связь между сердцем и легкими и животные гибнут. Биша убедился, что ни одна часть организма не обладает монополией на жизненные силы. Эти силы оказались распределены по всему телу, они составляли взаимосвязанную систему.
«Жизнь, – заключил Биша, – состоит из суммы функций сопротивления смерти»
[94].
Биша видел ясную границу, разделяющую жизнь и смерть, но ее ясность была обусловлена теми видами живого, которые он изучал. Обезглавленные преступники и обескровленные собаки оставляли мало места для сомнений, по какую сторону границы они находятся. Однако, если бы Биша занялся другими животными, он столкнулся бы с тем, что грань размыта.
В конце XVII в. голландский купец Антони ван Левенгук
[95] сконструировал первые микроскопы, открывшие для нас микромир. В единственной капле воды из пруда мог оказаться целый рой странных форм. Они не походили ни на какие объекты макромира, но при этом двигались, и по их движениям Левенгук инстинктивно понял признаки живого. Он рассматривал эти формы как мелких животных. Когда отчеты Левенгука вышли в журнале Philosophical Transactions of the Royal Society, оказалось, что английские переводчики воспользовались словом animalcules, «зверушки». «Движения большинства этих зверушек в воде были так быстры и так разнообразны – вверх, вниз, кругами, – что дивно было это наблюдать», – сообщал голландец.
Вслед за тем Левенгук открыл эритроциты, сперматозоиды, бактерии, простейших и целый букет миниатюрных видов животных. А затем, в один из летних дней 1701 г., он заметил, что свинцовый водосточный желоб на фасаде его дома заполнен рыжеватой водой. Он зачерпнул немного этой воды и рассмотрел ее каплю под микроскопом. И увидел новый вид «зверушек». Это были существа грушевидной формы с чем-то вроде двух колес на голове. (Ныне они известны как коловратки.)
Затем Левенгук оставил часть этой воды испаряться. Ранее он уже проводил подобный опыт с другими «зверушками», и обычно они, высыхая, лопались. Но в этот раз произошло нечто иное, необычное. Пока вода испарялась, коловратка просто уменьшалась и переставала двигаться. «Она сохраняла свои овальные и круглые формы в целости», – отметил Левенгук.
Настала жара, все высохло, и рыжая вода в том желобе обратилась в пыль. Левенгук решил поискать коловраток в этой пыли, для чего полил ее водой, а затем рассмотрел капли в микроскоп. Он увидел «зверушек» съежившимися, лежащими неподвижной кучкой, словно мертвые. Но стоило им немного намокнуть, как они набухли и задвигались.
«Вскоре после этого они стали расправляться, и через полчаса не менее сотни их плавало на стекле», – писал натуралист впоследствии.
Левенгук сохранил оставшуюся пыль из желоба. Через несколько месяцев он снова достал ее и смешал с водой. Коловратки приняли свой нормальный вид и ожили, несмотря на то что прошло столько времени.
«Признаюсь, я никогда бы не подумал, что в субстанции, столь иссушенной, как эта, может найтись живое существо», – говорил голландский исследователь.
Более 40 лет спустя, в 1743 г., британский натуралист Джон Нидхем открыл еще одно существо, способное «воскресать». Он изучал колосья пшеницы, пораженные тиленхозом, из-за которого зерна сморщивались и чернели. Фермеры называли такие больные зерна «перечными». Разрезав одно из них, Нидхем обнаружил внутри пучок сухих белых волокон. Он капнул туда водой, ожидая, что так будет легче разделить этот пучок.
Что было дальше, описывается в Philosophical Transactions of the Royal Society: «К его великому изумлению, эти мнимые волокна как бы мгновенно распались, обрели жизнь, стали беспорядочно двигаться – не поступательными, а извивающимися движениями, – и так продолжалось на протяжении девяти или десяти часов, пока он их не выбросил».
