– Больше всего Хару сожалел о том, что ничего не смог дать вам при жизни.
Он не должен так поступать, подумала она, он больше не должен неожиданно бить меня под дых.
– И почему же? – с запальчивостью спросила она.
Он в недоумении взглянул на нее.
– Думаю, вы знаете, – сказал он.
Я знаю, о да, я знаю, раздраженно подумала она.
– Так почему же он об этом сожалел? – снова спросила она.
Он отхлебнул пива. И ответил медленно, тщательно подбирая слова:
– Потому что верил, что способность давать возвращает к жизни.
– Он был буддистом? А вы? Вы тоже поклонник сансары?
Он засмеялся.
– Я атеист, – ответил он. – Но Хару был буддистом. Только на свой лад.
– На какой?
– Его буддизм был любовью к искусству. Он полагал, что это прежде всего религия искусства. Но также верил, что это религия саке.
– Он много пил?
– Да, но я никогда не видел его пьяным.
Он осушил свой бокал. Она неприязненно посмотрела на него.
– Я приехала, потому что меня попросили.
– Даже не сомневаюсь, – сказал он.
Она засмеялась с горькой иронией.
– Что он может мне дать теперь? – спросила она. – Что могут дать отсутствие и смерть? Деньги? Оправдания? Лаковые столики?
Он не ответил. Больше они не разговаривали, но, пока ехали обратно в машине, которая ждала их у входа, пока ночь текла вокруг них, как темный древесный сок, пока они снова шли через сад с фонариками и Поль прощался с ней возле ветвей магнолии, она ощущала, сама не понимая, что это может значить, как глубоко внутри ее трудятся цветы. Она чувствовала, как нечто в их соцветиях и под корой ветвей трепещет, стремясь сблизиться с ней. Измученная, с гудящей от беспорядочных мыслей головой, она заснула. Ночью ей приснился сон, в котором она поняла, почему гвоздики стояли в такой позе: они просили, чтобы их взяли, они нуждались в жесте подношения. Она брала их в руки, сжимала стебли, вынимала из воды, не обращая внимания на капли, падающие на татами. Потом, в полутьме той же комнаты, где сейчас спала, видела себя, протягивающую три кроваво-красные гвоздики Полю со словами: а кому иначе я с легким сердцем подарю мои цветы?
3
Говорят, что поэт Кобаяси Исса
[28], который в европейскую эпоху Просвещения прожил в еще феодальной Японии долгую и мучительную жизнь, однажды отправился в Сисэн-до, дзен-буддистский храм в Киото, и долго оставался там на татами, восхищаясь садом. К нему подошел молодой монах и принялся расхваливать тонкость песка и красоту камней, вокруг которых был вычерчен очень ровный круг. Исса не говорил ни слова. Монах красноречиво воспел философскую глубину минеральной картины; Исса по-прежнему молчал. Немного удивленный его немотой, молодой монах отдельно восславил совершенство круга. Тогда Исса, указывая рукой на великолепие больших азалий, росших за песком и камнями, сказал: если выйдешь из круга, то встретишь цветы.
Ты встретишь азалии
Роза проснулась в полной уверенности, что луна здесь. Увидела ее в раме открытого окна, одинокую и перламутровую, и в голове сложилась картина – деревня и виноградники, но их навязчивое появление здесь показалось ей странным. Было жарко, пели цикады. Она какое-то время полежала с открытыми глазами, медленно дыша. Мир вращался, а она пребывала неподвижной, ветры неслись, а она оставалась на месте. В этой тишине, в этой темноте она появилась из ниоткуда, из вне времени. Она снова заснула.
Наутро она подумала о вчерашнем ужине, об его необъяснимой атмосфере неосязаемого присутствия. Приняла душ, оделась и направилась в комнату с кленом, где нашла Сайоко в светлом кимоно и оранжевом оби, усеянном серыми стрекозами. Японка жестом предложила ей присесть и подала такой же поднос, как накануне, а она снова залюбовалась полупрозрачной текстурой ее век.
– Rose san sleep well?
[29] – спросила Сайоко.
Роза кивнула.
– Drivers say you meet kami yesterday
[30], – добавила та.
– Ками?
– Kami. Spirit
[31].
Роза озадаченно на нее посмотрела. Я вчера встретила духа? Потом она вспомнила об англичанке из серебряного павильона и о том, как посмотрел ей вслед шофер.
– The British woman?
[32] – спросила она.
Сайоко нахмурилась.
– Ками, – повторила она.
Затем с озабоченной морщинкой на лбу добавила:
– Bad kami
[33].
И удалилась мелкими упрямыми шажками. Розе доставило удовольствие совершенствовать свою технику разделки рыбы палочками – незнакомой рыбы, нежной и тающей, которую она жевала с наслаждением неофитки. Она не притронулась к рису, налила себе чашечку чая, сделала глоток. Нахлынувшее волнение подняло ее с места в поисках воздуха, она открыла выходящее на реку окно. Мощь воды заставила ее отпрянуть, она быстро вернулась и оказалась лицом к лицу с кленом. Между небом и землей, укоренившись в своем световом колодце, он впитывал образы, рожденные благоуханием срезанных листьев зеленого чая, – слезы, ветер над полями, боль. Пока виде́ние рассеивалось, она услышала голос бабушки, говорившей: прошу тебя, не плачь при малышке. Где-то в доме раздвинулась дверь, и Роза вздрогнула. Рассекая воздух в своей текучей, изломанной манере, навстречу ей шел Поль с охапкой розовых пионов в руках.
– Готовы к прогулке? – спросил он Розу, пока Сайоко забирала у него цветы.
Застигнутая врасплох, она кивнула. Снаружи их ждал шофер. Погода стояла прекрасная, чуть прохладная, и она поймала себя на ощущении приятной легкости. Бывает, подумала она, но быстро пройдет, такое всегда быстро проходит. И снова они пересекли реку, но теперь поднялись вдоль холмов, двигаясь на север. Через некоторое время они свернули вправо, на пологую улицу, идущую через богатый жилой квартал. Шофер остановился перед деревянными воротами.
– Сисэн-до, – сказал Поль. – Мой любимый в это время года.
– Это храм? – спросила она.
