– Simple food, please
[14], – сказала она.
Он, казалось, удивился, потом на мгновение задумался и двинулся дальше. За каналом они свернули влево, к улице внизу, и оказались возле маленького домика, перед которым на тротуаре стоял щит с надписями. Нырнув под короткую занавеску, шофер вошел в раздвижную дверь, она последовала за ним и очутилась в единственной комнате, пропахшей жареной рыбой. В центре помещения гигантский колпак нависал над решеткой, под которой алели угли; слева – стойка на восемь мест; справа, за очагом, – полки, забитые посудой и разной утварью, небольшой кухонный стол; на низком буфете вдоль шероховатой перегородки, расписанной изображениями кошек, стояли бутылки с саке. В целом все это беспорядочное нагромождение предметов и обилие дерева смахивало на трактир ее детства.
Они уселись за стойку; показался повар, толстяк, затянутый в короткое кимоно и того же цвета штаны. Официантка принесла им теплые салфетки.
– Rose san eat fish or meat?
[15] – спросил шофер.
– Fish
[16], – ответила она.
Он по-японски сделал заказ и осведомился:
– Beer?
[17]
Она кивнула. Они замолчали. Вокруг них трепетало некое присутствие, проступая в их молчании, – аромат невинности, разлитый в беспорядке заведения, – и Роза почувствовала, как мир пульсирует на древний лад – древний, да, сказала она себе, пусть это и не имело никакого смысла. И еще: мы здесь не одни. Официантка поставила перед ними лаковый поднос с маленькими плошками, наполненными незнакомыми кушаньями, чашу с сашими, миску с рисом и другую, с прозрачным супом. И произнесла что-то извиняющимся тоном.
– Fish coming soon
[18], – перевел шофер.
Повар выложил на решетку две нанизанные на деревянные шпажки рыбины, похожие на макрель. Пот стекал с него крупными каплями, и он утирал лицо белой салфеткой, но Роза не ощутила отвращения, которое охватило бы ее в Париже. Она сделала глоток ледяного пива, взяла кусочек белого сашими.
– Ink fish
[19], – подсказал шофер.
Она медленно прожевала. Шелковистая плоть моллюска ласкала нёбо, а в голове проплывали образы кошек, озер, пепла. Непонятно почему ей вдруг захотелось смеяться, в ожидании, пока мгновением позже не обрушится секущее лезвие – но на что? – и из того, что должно быть болью, не родится острое наслаждение. Она сделала еще глоток пива, попробовала красное сашими (Fat tuna
[20], – сказал он), которое потрясло ее чувства; сколько удовольствия, рожденного из простоты, восхитилась она, а официантка уже несла жареную рыбу. Она не совладала с палочками, пытаясь отделить мясо, сосредоточилась, в конце концов выработала медленную, тщательную стратегию и победила. Вкус у рыбы был тонкий, есть больше не хотелось, ею овладел непривычный покой.
Они вернулись домой. Там их ждал мужчина, европеец. Он вежливо приветствовал ее, когда она зашла в комнату с кленом. Рядом, скрестив руки на своих пионах, стояла Сайоко и смотрела на нее. Роза молчала. Мужчина сделал шаг в ее сторону. Она заметила, что он двигается по-особенному, рассекая ставшее как будто жидким пространство и словно плывя между двумя водами реальности. А еще она обратила внимание на его светлые глаза, синие или зеленые, и на перерезающую лоб морщину.
– Меня зовут Поль, – сказал он. – Я был помощником вашего отца.
Поскольку она промолчала, он добавил:
– Возможно, вы не знаете, что он торговал произведениями искусства?
Она отрицательно покачала головой.
– Произведениями современного искусства.
Она огляделась.
– Не вижу здесь ничего современного, – сказала она.
Он улыбнулся:
– Существует много разновидностей современного искусства.
– Вы француз?
– Бельгиец. Но живу здесь уже двадцать лет.
Она прикинула, что они ровесники, и задумалась о том, что могло в двадцать лет привести его в Японию.
– Я изучал японский в Университете Брюсселя, – сказал он. – Приехав в Киото, я познакомился с Хару и начал работать на него.
– Вы были друзьями? – спросила она.
Он заколебался.
– Он был моим наставником, но под конец, да, можно сказать, что мы стали друзьями.
Сайоко обратилась к нему, в ответ он кивнул и знаком предложил Розе устроиться за низким столиком слева от клена. Она села с ощущением, что жизнь вытекает из нее, как из проколотого шарика. Сайоко принесла чай в глиняных шероховатых чашках, бугристых, как вспаханная земля. Роза повертела свою в ладонях, погладила ее неровности.
– Кейсукэ Сибата, – сказал Поль.
Она подняла на него непонимающий взгляд.
– Гончар. Хару был его представителем больше сорока лет. Кроме того, он поэт, художник и каллиграф.
Он отпил глоток чая.
– Вы не слишком устали? – спросил он. – Я хотел бы обсудить вместе с вами ближайшие дни, так что скажите мне, как вы себя чувствуете.
– Как я себя чувствую? – повторила она. – Мне кажется, усталость – это не главный показатель.
Он посмотрел ей в глаза. Она смутилась и умолкла.
– Разумеется, – сказал он, – и мне все же хотелось бы знать. Про остальные показатели мы еще подробно поговорим.
– С чего вы взяли, что я хочу разговаривать? – спросила она с запальчивостью, о которой тут же пожалела.
Он ничего не ответил.
– Что нужно сделать? – спросила она.
– Поговорить и в пятницу пойти к нотариусу.
Он все так же смотрел ей в глаза и говорил спокойно, неспешно. Снова появилась Сайоко, войдя в дверь по другую сторону клена, опять налила им чаю и осталась поодаль, сложив руки на своих розовых пионах и вопросительно глядя на Поля.
– Там в ванной стоит пион, – сказала Роза. – Он называется «Хёутен». Его разводят на острове Дайконсима, на вулканической почве. Слово «Хёутен» означает что-нибудь по-японски?
– Оно значит «ледяная вода» или, точнее, «температура ледяной воды», «точка замерзания», – ответил он.
Сайоко посмотрела на Розу.
– Volcano ice lady
[21], – произнесла она.
