– Стены всегда были такого цвета? – спросила она.
– Нет, – ответил Поль, – думаю, изначально они были белыми.
– Они основа сада, – сказала она.
У него сделался удивленный вид.
– Камни расположены так, чтобы их невозможно было окинуть одним взглядом, – сказал он.
Она попыталась сосредоточиться на скале и песке, но рассудок изменил направление ее взгляда, вернув его к фреске стен.
– Существует целая библиотека толкований Рёан-дзи, – добавил он.
– Вы все их прочли?
– Частично, для работы.
– И что-нибудь из них вынесли?
– А вы что-нибудь вынесли из чтения ваших книг по ботанике? – спросил он.
Вопрос ей не понравился.
– Полагаю, что да, – сказала она.
Однако я не смотрю на цветы, подумала она. Вернулась к материи, ища в ней поддержки.
– Хару был жестким в делах и верным в дружбе, – сказал Поль.
Он получил мою записку, подумала она. Что-то в ней покачнулось, субстанция стен поглотила ее.
– Когда мы познакомились, он сказал: у меня полно вкуса, но нет никакого таланта. С годами я понял, что в этом его сила: он в точности знал, кто он.
Она попыталась сосредоточиться на овалах вокруг трех ближайших камней, но внимание рассеивалось.
– Это и привлекало к нему стольких людей.
Взгляд Розы возвращался к золоту стен.
– Он был японцем в своих привычках, но совершенно нетипичным в своих мыслях. Думаю, ему нравилось мое общество, потому что он нуждался в чужестранном ухе для выслушивания своих еретических воззрений.
– Воззрений на что?
– На женщин, например. Среди японок феминизм не привился, но Хару на свой лад был феминистом. Он не устраивал чисто мужских вечеринок. В его доме женщины участвовали в беседах.
– Именно поэтому он делал детей заезжим иностранкам? – спросила она и, почувствовав, как по-ребячески это прозвучало, прикусила губу.
Он воздержался от комментариев.
– Самой прекрасной чертой его характера было умение отдавать. Большинство людей дают, чтобы что-то получить в ответ, или по обязанности, или в силу условностей, или автоматически. Но Хару отдавал, потому что понял смысл дарения.
На нее повеяло опасностью, она сосредоточилась на стене, но взгляд внезапно переместился на камень. Почти скрытый в песке, самый маленький из всех, он плыл в необъятном море.
– Когда Кларе стало совсем плохо, в последние месяцы, мы с ним разговаривали вечера напролет. Я приходил к нему в кабинет, мы пили саке, он выслушивал меня и говорил сам. У меня никогда не возникало ощущения, что он принуждал себя. Не знаю, случалось ли когда-нибудь двум людям достигать такого единодушия.
Он замолчал, она поняла, что ему не хочется продолжать. За их спиной пол галереи задрожал под топотом толпы шумных китайцев.
– Рёан-дзи не произвел на вас впечатления? – спросил он.
– Похож на гигантский лоток для кошек, – сказала она.
Он расхохотался и на мгновение преобразился. Таким Поль был когда-то, подумала она, до того, как его убила смерть другого человека. Оба замолчали. От одинокого камня, пленившего ее взгляд, Роза перешла к другим, следуя письменам скалы и песка; и сама картина преображалась; она оглядела стены и не увидела в них того, что, как ей казалось, видела раньше. Вернулась к безводью песчаного прямоугольника, уловила вибрацию во времени – времени родиться, времени страдать, времени умирать, сказала она себе. Посмотрела на Поля. Он прикрыл глаза, она вспомнила о его слезах на кладбище. Ощущение опасности нарастало, но одновременно – и чувство дружеского присутствия, трепета надежды. И тогда, глядя на стены, за прошедшие века ставшие охряными, она поняла, что они стоят только благодаря силе сада, что его минеральность, не нарушаемая ни единым цветком, претворяет время в вечность; поняла, что эта метаморфоза истекающих часов отныне изменит значение любого поступка; и наконец, по непонятной причине в памяти всплыл прощальный жест Сайоко в том маленьком саду – одиночество камней, затерянных в песке, несло в себе дар. Какой дар? – спросила себя она, не отводя от них взгляда. Что могут дать сушь и обнаженность? Она позволила партитуре семи камней увлечь свой разум, снова почувствовала, как они погружают ее в море, не имеющее возраста, и как сад одаривает самим своим существованием.
Поль встал, и она пошла за ним, сосредоточенно вглядываясь в его неровную текучую походку. В машине она заметила, что он устал.
– Что сейчас? – спросила она.
– Отвезу вас к Хару.
– Мы не пообедаем вместе?
– Я должен забрать Анну, она приехала вчера вечером, – сказал он.
– Вы вернулись из-за Анны? – спросила она.
Казалось, он не услышал вопроса.
– И из-за последних храмов перед походом к нотариусу, конечно же, – добавила она.
– Я вернулся из-за вас, – сказал он, – соскучился по своей профессиональной зануде.
Он склонился к Канто, что-то сказал ему, шофер кивнул, позвонил куда-то и коротко переговорил по-японски. Поездка оказалась долгой и прошла в молчании, заставившем ее почувствовать себя слабой и уязвимой. В центре города они вышли из машины на большой улице с аркадами. Поль нырнул в подъезд, поднялся на второй этаж. Она чувствовала его усталость, его боль в бедре. Он толкнул дверь, и они оказались в ультрасовременном помещении с белыми столами и ярко-зелеными стульями. За стойкой висели большие плакаты с изображением вафель в изобилии различных причудливых топпингов. Он с облегчением опустился на стул, она устроилась напротив.
– Вафли? – спросила она.
– Не забывайте, я же бельгиец, – сказал он.
У нее за спиной открылась дверь. Он улыбнулся и встал, обретя всю прежнюю энергию. Обернувшись, Роза увидела бегущую в ним темноволосую загорелую девочку. Та чуть приостановилась, увидев ее, потом бросилась в объятия отца. С ней была японка лет сорока, которая робко подошла следом за ребенком. Поль поздоровался с ней, обняв дочь за плечи, и они со смехом обменялись несколькими словами. При их появлении Роза поднялась со стула. Лицо Анны зачаровало ее.
– Анна, это Роза, – сказал Поль.
Девочка серьезно посмотрела на нее, подошла, привстала на цыпочки и поцеловала в щеку.
– Ты дочка Хару? – спросила она.
– Похоже на то, – ответила Роза.
Поджав губы и нахмурившись, Анна пристально разглядывала ее.
– Роза, позвольте представить вам Мегуми, – сказал Поль, – маму Йоко, подружки Анны.
