Чичи выложила тесто кольцом. Розария немного исправила его форму.
– Простите, – смущенно сказала Чичи, – у меня неважно вышло.
– Ничего, еще успеешь научиться. А теперь выпекаем двадцать минут в горячей духовке до золотистого цвета.
Леоне вошел на кухню с заднего крыльца, неся в руках большой пакет из толстой бумаги, доверху наполненный артишоками. Он поставил пакет на стол.
– Насколько я понимаю, на ужин я буду готовить артишоки, – вздохнула Розария.
– Я умею их готовить, – сказала Чичи.
– Да нет, не беспокойся, я справлюсь, – улыбнулась Розария.
– Пусть их приготовит Кьяра, – постановил Леоне.
– Я могу сама, мама, – заверила ее Чичи. – Ступайте отдыхать. Мне поможет Nonno.
Розария рассмеялась.
– Что тут смешного? – спросил Леоне.
– Да просто ты – и на кухне. – Розария сняла передник и направилась наверх. – Ты – и готовка!
– Я что-то не то сказала, Nonno? – спросила Чичи.
– Нет.
Чичи перебрала артишоки, выбирая для ужина самые крепкие. Леоне сел за стол и наблюдал за ней. Чичи с матерью и детьми гостили у них уже почти неделю, но свекр еще ни разу не завел с ней разговор сам и не задал ни одного вопроса.
– Как вам ваши внучки? – спросила она у Леоне, неся артишоки к кухонной раковине.
– Bella, bella, – покивал Леоне.
– Надеюсь, вы сможете однажды навестить нас в Нью-Джерси.
– Мне надо работать.
– Понимаю. Но, быть может, однажды в будущем, когда вы будете свободны? – Чичи стала чистить артишоки, отрезая длинные хвостики. – Саверио скоро вернется домой и снова будет гастролировать.
– Ты зовешь его Саверио?
– Когда мы познакомились, это и было его имя.
– Так звали моего отца, – сказал Леоне.
– Хорошее, сильное имя. Мне оно нравится.
– А когда же он стал Тони?
– Это имя ему дал руководитель одного оркестра.
Леоне скривился, не скрывая отвращения:
– Дурацкое имя.
– Возможно, но зато хорошо запоминающееся. – Чичи постаралась сказать это так, чтобы не прозвучало, будто она оправдывается.
Она разложила артишоки на противне, долила около дюйма воды и поставила противень в духовку, чтобы артишоки приготовились на пару.
– Люди ведут себя просто как стадо овец, – продолжал Леоне. – Запоминают то, что проще, а не то, что важно.
– Иногда это действительно так, – дипломатично согласилась Чичи.
– Это всегда так. Мне стыдно, что мой сын отказался от своего имени.
Чичи вытерла руки о передник и села за стол рядом с Леоне.
– Наверное, вам трудно было это принять, – сказала она.
– Он свободен поступать как желает.
– В шоу-бизнесе это случается. Наши итальянские имена слишком сложны в написании и произношении.
– Но Фрэнк Синатра не изменил своего имени. Отказался, и все тут. Он носит то имя, с которым родился. Он гордится своей семьей. Своим краем. Своим происхождением. А мой сын – нет.
– Но ваш сын гордится своей семьей и тем, что он итальянец. Он ведь только об этом и поет. Это он и есть.
– Если бы он гордился своим именем, то не стал бы певцом, – отрезал Леоне.
– Почему вы так думаете? – удивилась Чичи.
Леоне пожал плечами:
– Да ты только погляди на мир шоу-бизнеса. Сплошные азартные игры, гангстеры, шантрапа, подпольные бары, притоны. Это не порядочные люди, и порядочные люди в такие места не ходят.
– Не уверена, что вы правы, синьор. Вашему сыну довелось выступать и перед кардиналами. – Чичи встала, чтобы подобрать ингредиенты для начинки артишоков. – Возможно, вам стоит поговорить с ним об этом.
– Он со мной не разговаривает.
– Почему?
– Это мой дом. Я построил его своими руками. В этих стенах я живу по определенному порядку. И ожидаю, чтобы мой сын жил так, как я его воспитал.
– Саверио хороший человек, папа. Он много работает, и он человек нравственный. У него благородный характер. Он вовсе не один из тех, кого вы назвали как часть шоу-бизнеса; он сам себе хозяин.
– Был бы сам себе хозяин, не менял бы своего имени.
Леоне встал из-за стола и вышел во двор. Чичи проследила глазами, как он шел по садовой тропинке. Ее свекр явно был человеком другой эпохи. Чичи решила, что необходимо найти способ заставить его жить в настоящем – ради его сына и ради их детей.
Хэллоуин, 1945
Дорогой супруг,
Мы с мамой поехали поездом в Детройт. Твои отец с матерью встретили нас на станции. Мы гостили у них неделю. Твоя мать приготовила ciambella (ты обрадуешься – она и меня научила ее готовить для тебя!). Она очень поладила с близнецами. Моя мама тоже помогала, так что я неплохо отдохнула.
Твой отец был очень добр ко мне и ласков с внучками. Я понимаю, для тебя это больной вопрос, и не знаю, что именно произошло, кроме той ссоры, когда тебе было всего шестнадцать, но он вовсе не какой-то людоед. Он показался мне очень славным. Много говорил о тебе. У них хранятся пластинки с твоими записями, вырезки из газет и твои фотографии. Ради наших девочек, у которых всего один живой дед, мне бы хотелось, чтобы вы помирились. Вокруг скоро тоже наступит мир, так пусть же он будет и в нашей семье. Я люблю тебя всем сердцем и хочу, чтобы счастье заполняло всю твою жизнь, до самых краев.
Твоя жена
Известие о том, что Чичи отвезла малышей к его отцу, прежде чем он сам увидел своих детей, привело Тони в ярость. Он поверить не мог, что она посмела это сделать, не спросив его позволения и даже не поинтересовавшись его мнением.
Он вынул из конверта фотографии дочерей и переложил их в бумажник, а письмо Чичи разорвал.
Тони заказал себе пиво в «Якоре», баре у пирса в Сан-Диего, куда моряки обычно заходили по выходным. Он стоял, облокотившись на барную стойку, когда почувствовал знакомый запах духов – гардения, припомнил он, – и обернулся. Женщина лет двадцати пяти, с длинными темными волосами, стояла за его спиной с бокалом в руке.
– Простите, – сказала она. – Я приняла вас за парня, которого жду.
– А он где?
– Опаздывает.
– Ну и дурак, – бросил Тони, отпивая пиво.
– Вы так считаете? – улыбнулась она.
– Не стоило ему оставлять вас одну, – заметил он.
Женщина снова улыбнулась и скользнула на высокий табурет рядом с Тони. Она приподняла со стойки его левую руку и всмотрелась.
