– Это смешно, Чич.
– Животик надорвать можно.
– Я хочу поступить с тобой правильно. Окажи мне честь – позволь мне это сделать.
– А тебе-то в этом какая выгода?
– Я вовсе не горжусь тем, как жил прежде. У меня было время подумать.
– Пока ты плавал подальше от женщин? Они ведь так отвлекают от мыслей?
– Ну да. И я подумал о том, каким мужчиной был, и о том, каким хочу стать. Чич, я не был верен ни одной девушке. Ни одной. Только тебе. Я перестал дурачиться и взглянул на вещи серьезно, когда ты согласилась. Я хочу стать тебе хорошим мужем.
– Я за тобой следить не собираюсь, – пообещала она.
– Тебе и не придется следить за мной, в этом не будет нужды. Я стану твоей тенью. Понимаешь, я хочу, чтобы у тебя было все, с чем ты выросла, все твои традиции. Я хочу, чтобы у тебя была футбольная свадьба, живой оркестр, белая фата, а после венчания и мессы пусть все проходят через гостиную твоей матери и глазеют на выставленные там свадебные подарки, как на распродаже в универмаге «Гимбелс». Такие вещи не кажутся важными, пока их у тебя не отнимут. Я знаю, каково это – когда с тобой порывают. В итоге я стал обломком на волнах, водорослями, которые обматываются вокруг перископа, так что ничего не видно.
– Все это больше не имеет для меня значения, – сказала Чичи.
– Но ты ведь так долго ждала.
– Когда тебя демобилизуют, мне будет почти тридцать лет. Тридцать! Скольким еще мы должны пожертвовать ради этой войны? Моя мать родила нас троих, прежде чем ей исполнилось двадцать пять. Я пропустила годы и годы счастья. Я уже и так везде опоздала.
– И это говорит девушка, которая вообще не хотела выходить замуж. Дело в атаке на мою субмарину?
– Речь не о том, что я боюсь тебя потерять. Я боюсь, что так никогда и не начну жить. Время нам не принадлежит. Ты говоришь – надо подождать, а я тебе говорю, что ты не знаешь, будешь ли ты еще там, по ту сторону ожидания. И теперь кажется, что все правила принадлежат другому времени, когда люди жили в безопасности и знали, что наутро снова увидят друг друга.
– Вот что я тебе скажу. Обдумай это до утра. И если назавтра ты все еще захочешь, чтобы мы поженились без всей той суматохи, которая была бы в Джерси, то мы немедленно поженимся здесь же. У нас на базе всегда готов капеллан. Я его знаю, он славный малый и обвенчает нас. Но если в тебе все-таки победит итальянка и ты решишь, что жить не можешь без подносов с печеньем, la boost
[81] и чечетки твоей кузины Джузи под Toot Toot Tootsie, тогда мы подождем. Но что бы мы ни решили, мы проведем ночь вместе, только когда ты будешь моей женой.
Чичи проводила его до дверей.
– Ладно, окей, понимаю. Договорились, лейтенант. – Она протянула ему руку.
Когда он взял ее руку, она притянула его к себе и вместо рукопожатия поцеловала в губы.
Войдя в казарму, Тони разделся, аккуратно повесил форму, чтобы она не измялась, и сел писать письмо матери. Но вместо этого рука вывела:
С ней можно смеяться,
Можно шутить,
А можно и просто
Поговорить.
На ней я женюсь,
Приведу ее в дом,
И мы навсегда
Будем вдвоем.
Пока Тони работал с Чичи, он не писал текстов к песням – иногда, правда, предлагал ей заменить то или иное слово, но дальше этого его сочинительские способности не распространялись. Но то, что он сам придумал стихи для песни, доказало ему кое-что – эта мысль не давала ему покоя уже несколько лет. Девушка, на которой ему предстояло жениться, сделает его лучше во всех отношениях. Они так сильно, так глубоко любят друг друга, что он сумеет остаться ей верным. А ее непревзойденный талант так обширен, что вдохновит и его самого на творчество. Поистине, они с Чичи были настоящей парой.
Тони лег на койку. Сказать по правде, он и сам не хотел больше ждать.
На следующее утро, когда Тони постучался к Чичи, она открыла дверь, уже одетая в желтое шифоновое платье, шляпка подобрана в тон. В руках она держала букет ромашек.
Это зрелище чуть не сбило его с ног.
– Ты выглядишь как ломтик солнца!
– Ага, все такое желтое. – Чичи помахала ромашками. – Мне их дала тетенька со стойки регистратуры, она их свистнула из ресторана.
– Значит, ты приняла решение.
– Да. Я хочу, чтобы мы поженились нынче же утром.
– Пойду позвоню капеллану.
– Не надо, я уже пригласила католического священника.
– Так это же затянется на несколько недель, – возразил Тони.
– Вовсе нет, я все ему объяснила. Да и бумаги, справленные в церкви Святого Иосифа, у меня с собой, тебе же нужно было их всего лишь подписать, и его это вполне удовлетворило. Вдобавок он, похоже, величайший поклонник Дины Шор по эту сторону Мемфиса. «Мечтай о ней» стала для него песней года.
– Хочешь сказать, мое будущее в руках Дины Шор?
– А какая разница? Идет война. Надо брать от жизни что дают. Мы уже и фольгу собираем на нужды фронта, на моих шелковых чулках больше дорожек, чем пробежек у Джо Ди Маджо
[82], и, судя по всему, Дина Шор имеет больше веса в глазах святой римско-католической церкви, чем верные сыны и дочери вышеупомянутой церкви.
– А как же твоя семья?
– Они будут рады за меня. Знаешь, теперь, когда папы не стало, мне уже не так уж и важно закатить пышную свадьбу. Если он не может повести меня к алтарю, не надо мне ничего эдакого. Барбара тоже так думала, вот и я.
– Эй, ребята! – Морт толкнул дверь номера, которую Тони забыл закрыть. – К вам можно?
– Доброе утро, влюбленные пташки, – улыбнулась Бетти. Она была в небесно-голубом шелковом платье и несла в руках корзинку розовых тубероз.
Тони вопросительно посмотрел на Чичи:
– Это что, наши свидетели?
Чичи покраснела.
– Ну как ты могла? – пожурил ее Тони и повернулся к Морту: – Прости, что отвлекаем вас от медового месяца.
– Мы готовы на все, только бы помочь влюбленным соединиться.
– Есть только одна проблема, – сказала Чичи.
– Мы евреи, – пожал плечами Морт. – Но, судя по всему, поскольку идет война, священник решил посмотреть на это сквозь пальцы.
– Если это поможет, у меня одна бабушка принадлежит к Научной Церкви Христа, – добавила Бетти.
