Чичи была поражена, увидев, как тоненькие невысокие монахини с легкостью подняли ее отца с каталки при помощи двух простыней и бережно переложили на кровать.
– Вот теперь мы закончили, мистер Донателли, – обратилась к нему одна из монахинь.
– Мы будем проверять, как вы, каждый час, – напомнила ему вторая.
– Благодарю вас, дорогие сестры, – растроганно сказал Мариано. – Спокойной ночи.
Чичи потерла глаза.
– Я отослала Ма и девочек домой.
– Умница. Твоя мать очень устала.
– А как ты себя чувствуешь? Только честно.
Мариано понизил голос:
– Я слышал, что они говорили, все эти врачи на нижнем этаже. Мол, сердце у меня больное, клапаны изношены. Можно было подумать, они обсуждают наш старый грузовик. Они проверили всё – сердце, легкие, мозг, кровь. Что еще? Ах да, мускулы. Но все это не имеет значения. Если барахлит мотор, дело труба.
– Это неправда! – горячо возразила Чичи. – Ты ведь можешь перестать есть сладкое. Станешь принимать специальные лекарства. И работать поменьше.
– Я не могу сидеть весь день сложа руки, ты же меня знаешь.
– Можешь, можешь. Ты обязательно поправишься, папа.
– Ты так считаешь, Чич?
– Конечно.
– А откуда ты знаешь?
– У тебя здоровый цвет лица.
– Ой, врешь.
– Нет, серьезно, отличный цвет.
– Я думал, что доживу до ста лет. Мой прадед умер в сто три года. Он жил в Доломитовых Альпах. Ел смоквы и ягоды, каждое утро нюхал табак, каждый день лазил по горам, как коза. Никто не мог за ним угнаться. Он мог бы стать олимпийским чемпионом. Трех жен похоронил. А ведь в те времена, – Мариано взмахнул рукой, – это было достижение. Да, достижение!
– Ты поправишься и будешь еще здоровее, чем прежде, папа.
– Мне нравится твой оптимизм. Вот бы мне такой. Своей болезнью я все порчу. Барбара только и мечтает, что о своей свадьбе, а это происшествие со мной может поставить крест на ее планах. В день свадьбы девушке нужен отец, так положено.
– Вот и поведешь ее к алтарю.
– Откуда ты знаешь?
– Я верю, – тихо сказала Чичи.
– Это хорошо. Верь в Бога. Но сейчас мне нужно довериться тебе. Ты моя дочь, но, Чич, ты еще и мой друг. Забавно это вышло. Твоя мать все рожала и рожала девочек, а я молился: «Одного сына, Иисусе. Иисусе, пошли же мне хоть одного сына!» А теперь, появись у меня сын, я бы вернул его обратно. Я получил все, что мне было нужно, и даже больше, чем заслужил.
– Ты заслужил все самое лучшее.
– А теперь послушай меня. Тебе нужно узнать кое о чем. Во-первых, помоги Люсиль попасть на курсы секретарей.
– Хорошо.
– И не позволяй Барбаре командовать тобой.
– Она все равно будет это делать, что бы я ни говорила.
– Но хотя бы не позволяй этому отношению просочиться сюда. – Мариано постучал себя по голове.
– Попытаюсь.
– Твоя мать еще тебя удивит. Она построит себе новую жизнь.
– Ты – ее истинная любовь, Па.
– Да, так она говорит. Во всяком случае, я точно знаю, что моей истинной любовью была она.
– Не думаю, что ты при смерти, Па.
– Ты не слышала всего, что слышал я.
– Может, они говорили о пациенте в палате 419.
– Я оценил попытку, девочка.
– Ты проживешь длинную жизнь.
– Сорок один год – это не так уж плохо. – Мариано откинулся на подушку. – Мне довелось увидеть, как мои дочери стали взрослыми. Многим мужчинам достается куда меньше.
– Мне кажется, я недостаточно благодарила тебя за все, что ты для меня сделал. Ты устроил студию. Записывал песни. Пытался протолкнуть их на радио. Я знаю, какая это была для тебя жертва.
– Ну что ты. Мне ведь это доставляло удовольствие.
– Для меня не было ничего важнее. Ты ведь знаешь, сестры считают, что мы с тобой чокнутые. Они думают, что «Сестры Донателли» – просто игра, которую мы придумали от скуки.
– У них это не в крови, Чич.
– А вот ты всегда знал, что моя судьба – это сочинять песни и исполнять их.
– И у тебя есть все для этого.
– Они так не думают.
– Ничего страшного, что мы чокнутые. Главное, мы с тобой есть друг у друга, – ухмыльнулся Мариано. – А теперь вот что. Может быть, я даю тебе слишком много советов, при том что сам никогда ничьих советов не слушался. Возможно, в этом и состоит суть советов.
– Ты хочешь мне что-то посоветовать?
– Да. Это мысли, которые пришли мне в голову, когда я возил тебя в разные места, но я их не забыл, они остались со мной, а значит, судя по всему, мне следует поделиться ими с тобой.
– Тогда я слушаю.
Мариано кивнул и начал:
– Надеюсь, ты всегда будешь жить у океана. Что бы с нами ни приключалось, у нас с твоей матерью всегда оставалось побережье. Говорят, морская вода лечит, и это правда; что солнечные лучи укрепляют кости – в этом нет сомнения – и что когда ступаешь по песку, он заставляет тебя идти помедленнее и наслаждаться каждым шагом. Если закрыть глаза и прислушаться, понимаешь, что шум океана – самая прекрасная музыка, которую когда-либо сочинили. Темп прибоя, когда накатывает прилив, попадает в ритм с твоим дыханием, а шорох волн, разбивающихся о скалы, похож на шорох щетки по малому барабану. Совсем как начальный рифф какой-нибудь великолепной джазовой мелодии. Иногда я стою на берегу, слушаю эти звуки и думаю, что из волн вот-вот поднимется Этель Уотерс и как запоет. Океан – личный оркестр Господа Бога. Мне его будет не хватать.
– Ну хорошо, допустим, ты прав и там внизу говорили именно о тебе. А ты бы не мог забыть, что они сказали? – Чичи присела на кровать рядом с отцом. – Мог бы ты остаться – ради меня?
– Ты во мне больше не нуждаешься, девочка.
– Нет, нуждаюсь.
– Послушай меня: время ничем никому не обязано. Что бы ни случилось, не отказывайся от музыки. Бейся за нее, как будто это твое дитя, твоя страна, твой спаситель. Никто тебе этого не скажет, но спасение – именно в работе. Пусть и в плохой – ты все же зарабатываешь на жизнь. Я это понял, когда потерял свою работу. Не зря так говорят – «потерять работу». Ты ходишь весь потерянный. Работа дает тебе занятие, но еще она помогает расти, даже если ты старик. Конечно, мне грустно расставаться с семьей, но наша студия… все это было новым, я учился, я только-только начал. В будущем предстоит столько, чего я уже не увижу, частью чего не стану, и как бы мне хотелось быть молодым, иметь здоровое сердце и возможность продолжать. Но вот что радует: все это есть у тебя.
