– А почему он не в отдельной палате?
– Все занято, – ответила Изотта.
Барбара переглянулась с Чичи.
– А как давно он уснул? – спросила Люсиль.
– Спит уже несколько часов.
– А проснется скоро?
– Люсиль, прекрати задавать вопросы! – оборвала ее Барбара.
– Я хочу понять, что происходит.
– А что, разве не видно? – огрызнулась Барбара.
– Я же не доктор! – возмутилась Люсиль.
– Довольно! – воскликнула Чичи. – Теперь не время для ссор.
Как только Чичи произнесла «время» и это слово повисло в воздухе, она о нем пожалела. Мать изменилась в лице.
– Прости, Ма, – поспешно добавила Чичи.
– Прости, – хором повторили Барбара и Люсиль.
– Девочки, я сказала вам все, что знаю сама. На этом этаже только один врач, и он делает обход по утрам.
Чичи окинула беспомощным взглядом битком набитую палату. Она подумала об отце и о том, как бы тот поступил, окажись на больничной койке мать, а не он сам. Уж Мариано не смирился бы с таким положением дел, а развил бы бурную деятельность и добился бы хорошего врача, лучшего ухода, отдельной сиделки. Чичи ломала голову, как же быть.
– А ты пыталась поговорить с сестрой Маргарет? – спросила она у матери.
– Нет.
– Ма, она же всем тут заправляет. И была нашей директрисой в школе Святого Иосифа. У нас есть связи. – Чичи встала с колен и вытерла слезы. – Я сейчас вернусь.
Она вышла из палаты в коридор. Монахини в черно-белых одеяниях сновали туда-сюда, похожие на костяшки домино.
– Добрый день, сестры, – бодро поздоровалась Чичи. – Я окончила школу Святого Иосифа в 1928 году, чем очень горжусь, и сейчас мне бы хотелось повидаться с сестрой Маргарет.
Поглощенные своими делами монахини не обратили на нее внимания, за исключением загруженной бумажной работой регистраторши. Та изучила Чичи сквозь толстые стекла очков и сообщила:
– Она ужинает.
– Благодарю вас, сестра… – Чичи прочла имя у нее на лацкане, – сестра Бернадетта. А где именно вы, прилежные служанки Господни, обычно питаетесь?
– На третьем этаже.
Поблагодарив ее, Чичи понеслась к лестнице и быстро взбежала на три пролета, перескакивая через две ступеньки. Но едва она начала мысленно перечислять все случаи, когда ее родители помогли церкви и монастырю, как ее туфля зацепилась за ступеньку и она споткнулась. Из кармана фартука выпали и рассыпались по площадке второго этажа талончики с фабрики за внеурочную работу. Чичи чуть было не оставила их там, но это означало потерять надбавку размером в целый доллар за сдельную работу. Девушка присела на корточки, собрала все талоны и положила их обратно в карман. Она решила не испытывать судьбу, высчитывая, кто кому сколько должен в Святой Римско-Католической Церкви. Не стоило спорить на эту тему.
Пробежав последний пролет, Чичи влетела в двери, ведущие на этаж, и оказалась возле очередного сестринского поста с монахинями. Сосредоточившись на мыслях об отце, она подошла у стойки к самой пожилой из них, рассчитывая, что та, скорее всего, дружит с пожилой регистраторшей с нижнего этажа.
– Меня к вам направила сестра Бернадетта, – выпалила она.
– Да? – Монахиня посмотрела на Чичи.
– Она послала меня к сестре Маргарет, которая сейчас ужинает. Мне непременно нужно с ней поговорить. Сестра Маргарет – близкий друг нашей семьи. Речь идет о семье Мариано Донателли.
Монахиня недоверчиво сузила глаза.
Чичи лихорадочно соображала.
– Мой отец Мариано построил каменную стену вокруг вашего монастыря в Си-Айле, – пояснила она. – Он это сделал добровольно и бесплатно. Сам таскал камни, сам принес материалы, сам работал. Я не отниму у сестры Маргарет много времени.
Монахиня вышла, озабоченно сдвинув брови. Чичи испугалась, что ничего не получится. А что, если сестра Маргарет не вспомнит ни ее отца, ни всю их семью? А вдруг отца вообще выбросят на улицу из больницы? Чичи была уверена, что отец обречен, если его не переведут в отдельную палату.
– Кьяра Донателли? – послышался голос за ее спиной.
– Сестра Маргарет? – Чичи обернулась и очутилась лицом к лицу с монахиней, которую не видела со школьных лет. Она бросилась ей на шею: – Мне так нужна ваша помощь!
– Что случилось? – спросила монахиня.
– Там, внизу, мой отец, он в общей палате. У него случился инфаркт. Похоже, дело плохо. Ему нужен врач. Я не хотела вас беспокоить, но мы уже не знаем, что еще придумать.
– Это ты-то, Кьяра, не знаешь, что придумать? Никогда не забуду, как ты написала для сестер-монахинь песню к нашему юбилею. Сколько тебе тогда было, десять?
– Одиннадцать. Это была не очень удачная песня, сестра. Теперь я жалею, что не получилось лучше.
– Песня вышла просто отличная, мать-настоятельница даже прослезилась. – Она похлопала Чичи по руке. – Не волнуйся. Я позабочусь о твоем отце.
– Благодарю вас, сестра. Я знаю, что очень многого у вас прошу, и он, конечно, не важнее прочих, но… – Чичи не смогла договорить и расплакалась.
– Вздор, – твердо сказала сестра Маргарет. – Не нужно ничего объяснять. Будь это мой отец, я бы тоже за него попросила.
Чичи кивнула, пытаясь сдержать слезы. Сестра Маргарет послала двух санитаров перенести Мариано в отдельную палату и отправила одну монахиню за кардиологом, которому было велено немедленно осмотреть больного. Чичи понеслась вниз по лестнице, чтобы сообщить новости матери и сестрам.
Саверио вошел в бар отеля «Джефферсон» и заказал себе коктейль «Манхэттен», хотя редко выпивал. Но это был эффектный коктейль, да еще и один из немногих, от которых его не мутило.
Он почувствовал, как на его плечо опустилась чья-то рука.
– Саверио? Я Лью Льюис. – Лью забрался на барный табурет. Он был коротконог, с фигурой, напоминавшей пивную бочку, лет пятидесяти от роду. От него разило одеколоном «Аква Вельва». – Недурное вы дали выступление нынче вечером. Хотелось бы мне замутить с этой цыпочкой, с которой вы поете, – Герти, что ли?
– Глэдис. Мисс Глэдис Овербай. Она достойная девушка, сэр.
– Ну да, ну да, конечно, достойная.
– Так и есть, поверьте. Могу ли я вас чем-нибудь угостить?
– Мартини. Чистый. С оливками, – бросил бармену Лью. – Ну что ж, перейдем к делу?
– Да, давайте. А то вечер выдался длинный. – Саверио сложил треугольником бумажную салфетку.
– Понял. Я пришел, чтобы предложить вам присоединиться к оркестру Пола Годфри.
– На каких условиях?
– Начнете с восьмидесяти пяти долларов в неделю – это на десять долларов в неделю больше, чем вы получаете сейчас. Три недели отпуска в год. И еще мы будем записывать пластинки. Пол предлагает вам один цент с каждых трех проданных экземпляров. Чистыми. С продаж по всему миру.
