– А почему?
– Не чувствовал себя достойным Тела Христова.
– Потому что были в разводе с Чичи?
– Она была лишь первой. А женился я всего четыре раза – и четырежды развелся. Сейчас, падре, перед вами лежит холостяк.
Священник присвистнул. Тони попытался рассмеяться, но ему не хватило воздуха. Аппарат над его головой запищал.
– Простите, Саверио.
– Получилось смешно! – Саверио снова погрозил священнику пальцем. – Надо уметь вовремя присвистнуть, это всегда заставляет зал хохотать.
– А дети у вас были только от первой жены?
– Все верно. Трое от Чич. Я полюбил эту девушку с самого начала. Просто приятно было находиться рядом с ней. Знаете, бывают такие люди – они подбадривают уже одним только своим присутствием. Сначала мы были просто друзьями. Потому я на ней и женился – я ей доверял. И не нужно было много объяснять. Я думаю, в этом главная проблема мужчин. Женщины хотят понять, почему мы делаем то, что делаем. Да умей мы это объяснять, мы были бы женщинами. У меня есть для вас новость, дамы: чаще всего у наших поступков вообще нет причин. Я просто жил, вот и все. Мужчины не разбирают все по косточкам, хотя, может, и следовало бы. Каждая женщина, которую мне довелось любить, требовала, чтобы я ей разъяснил свои чувства, и каждый раз, когда я это делал, когда я честно, открыто все говорил, следовала катастрофа.
– А почему так получалось?
– Беда в том, что правда на вкус отдает прокисшим вином. Видите ли, святой отец, мужчина всегда в долгу перед женщиной, которая его любит и принимает его к себе, потому что все мы знаем, что не достойны этого. Но рано или поздно в один прекрасный день нам выставляют счет. Мы знаем, чем обязаны этой женщине и что пора расплачиваться, а расплатиться можно всего парой способов. Первый – отдать им свою жизнь, в том числе кольцо, дом и все прочее; весь набор – дети, семья и так далее. А другой – сделать им одолжение, исчезнуть. Да-да, сбежать. Я часто это проделывал, практически в каждом из браков. Я заметил, что если задерживался слишком долго, то начинал всем – и себе самому – действовать на нервы.
– Пока что, мистер Арма, не вижу здесь ничего греховного.
– Греховного и нет, пока не нарушишь слово.
– То есть пока не солжешь?
– Называйте как хотите. Я обычно просто пытался не задеть чувства женщины.
– Вы говорите о Чичи?
– Я старался ее не обижать.
– Но все же обидели.
Тони кивнул.
– Скажи мне кто-то раньше, что самые сильные чувства, которые испытываешь на исходе жизни, это гнев и сожаление, я бы счел его сумасшедшим. Однако так и есть. Здесь, – он постучал себя по лбу, – я живее, чем когда-либо. Я заперт, как в клетке, в теле, которое больше не работает, но с острым умом, который прекрасно функционирует. И теперь, когда я стар и, как считается, мудр, все ожидают от меня ответов. Например, мои дочери-близнецы хотят понять, почему их отец натворил все, что натворил в своей жизни. Но очень трудно объяснить собственным детям порывы человеческого сердца. Тем более что детям хочется, чтобы ты ни о ком не думал в этом ключе, кроме как об их матери, и даже в этом случае им нужно, чтобы вы с ней просто жили в мире и согласии. Я люблю своих детей, я за них жизнь отдам, но живу я не для них – как и они живут не для меня.
– Люди верующие считают, что живешь для Бога.
– С этим у меня тоже не вышло, падре. Я человек приземленный. Я просто старался доставлять людям радость. Иногда попадал в яблочко, а иногда взамен благодарности сам получал дротик в горло.
– Разве не со всеми так бывает?
– Ну, не уверен. Чичи видела во мне что-то особенное, и я ей сказал – мол, можешь смотреть на меня в определенном свете, но время от времени этот свет гаснет. Он движется с солнцем и исчезает с луной, так что не особо на него рассчитывай, детка.
– И все же она надеялась на лучшее для вас.
– Уверен, что по сей день надеется. Она, как говорится, оптимистка.
– Саверио, я вас соборовал и принял вашу последнюю исповедь. Хотите причаститься Тела Христова?
Тони вздохнул.
– Это бы обрадовало мою мать.
– А вас обрадует?
– Все, что радовало мою мать, обрадует и меня, – тихо сказал Тони.
Молодой священник открыл кожаный саквояж, в котором лежали бутылка святой воды, склянка с миром, то есть освященным маслом, и небольшая золотая дароносица с освященными облатками.
– Как самочувствие, Сав? – спросила Чичи, входя в палату в ту самую минуту. – Добрый день, святой отец.
Тони поднял глаза на Чичи:
– У тебя совсем седые волосы.
– Я перестала их красить. – Все еще стройная и подтянутая в свои восемьдесят два года, Чичи была одета в черный брючный костюм, на шее нитка белого жемчуга.
– Почему? – прищурился, приглядываясь, Тони.
– По той же причине, по которой ты перестал носить накладку.
– Слишком хлопотно.
– Конечно. Все это обветшало, Сав.
– Падре собирался меня причастить.
– И он на это согласился? – повернулась к священнику Чичи.
– Могу ли я предложить и вам причастие? – спросил тот.
Чичи задумалась.
– Чич, прими облатку, слышишь? – хрипло проговорил Тони.
Чичи взяла с тумбочки пластмассовый стакан с соломинкой и поднесла его к губам Тони. Он отпил глоток.
– А помнишь, ведь когда мы поженились, мы не венчались на торжественной мессе, – сказала Чичи, возвращая стакан на место.
– Шла война, – пожал плечами Тони.
– И все же мне надо было на этом настоять.
– Насколько припоминаю, мы с тобой спешили, – подмигнул ей Тони. – Ты просто сгорала от нетерпения.
– Один из нас точно спешил. – Чичи снова обратилась к священнику: – Да, святой отец, я бы тоже хотела причаститься.
Священник снял крышку с дароносицы, достал белоснежную облатку и положил ее Чичи на язык. Она склонила голову и перекрестилась. Отец О’Брайен повернулся к Саверио и повторил ритуал. Все трое ненадолго погрузились в молчание.
– Благодарю вас, святой отец, – сказала Чичи.
– А где девочки? – спросил Тони.
Чичи посмотрела на свои часы:
– Должны прийти с минуты на минуту.
– Отлично. Падре тоже сможет с ними познакомиться.
– Сав, ты бы мог кое-что для меня сделать?
– Конечно. А что именно?
– Скажи своим дочерям, что ты их любишь и гордишься ими.
– Для этого мне не требуется сценарий, Чич.
– Тебе никогда не удавались импровизации. Без сценария ты шагу не ступал.
