В бежевом летнем костюме, парадной рубашке в цветочек, аскоттском галстуке и кремовых мокасинах с кисточками, Тони стоял в лучах софитов на сцене ночного клуба «Пещера сокровищ» в Неаполе, штат Флорида. К весне 1968 года ему стукнуло пятьдесят два. К этому времени поток предложений сниматься в итальянском кино иссяк, а большие гастроли с оркестром его имени пришлось отменить – билеты не продавались. Ли стала находить ему ангажементы в гостиницах, куда его приходили послушать люди, ностальгировавшие по музыке эпохи биг-бэндов.
Дора сидела за кулисами и читала «Коррьере делла сера», потягивая эспрессо. Ответственная, всегда готовая поддержать мужа Дора сопровождала Тони на гастролях и находила способы занять себя, пока муж давал по два концерта за вечер в малых залах роскошных отелей, рассыпанных вдоль флоридского побережья. Каждый раз, уловив слухом произнесенное Тони со сцены слово «жена», она откладывала свое занятие и прислушивалась. Оказывается, и для нее тоже Тони Арма оставался неразрешенной загадкой.
Тони направился к инструменту. Голубой луч прожектора проводил его до самого изгиба глянцево поблескивающего черного рояля «Стейнвей». Пианист вплел в свою импровизацию перед началом исполнения первые аккорды новой баллады, которую Тони этим вечером вводил в программу.
– Знаете, за каждой песней кроется история, – начал Тони. – После моего развода со второй женой – кстати, очень милая девушка, у нас просто не сложилось – моя импресарио послала меня в Италию сниматься в фильмах жанра «спагетти-вестерн». И именно там я повстречался с настоящей красоткой, моей женой Дорой Альфеденой, известной в Италии актрисой. Она покорила мое сердце. А вы ведь знаете, у меня трое детей от другой потрясающей женщины, Чичи Донателли.
В клубе раздались редкие аплодисменты.
– У Тони и Чичи была хорошая карьера, – продолжал Тони. – Многие из песен, которые я записал на пластинки, сочинила именно Чичи. Когда в прошлом месяце моя прекрасная мама отошла в мир иной, то клянусь, мне казалось, что мир вокруг меня рушится. Мама была добрая, порядочная и настоящая красавица. Она жила в Риме вместе со мной и Дорой. И вот тогда я позвонил Чичи и за пару часов сумел выразить свои мысли, и мы вместе написали эту песню. Мы назвали эту балладу Rosaria il mio cuore
[98].
Сегодня словно свет не тот,
Красный померк, синий поблек,
И солнце будто гаснет…
Розария, душа моя Розария, сердце мое.
La luce nel mondo e cambiata oggi
I rossi erano opachi, i blu erano grigio
Il sole stesso sembrava svanire
Rosaria, il mio cuore, Rosaria, il mio cuore
12
1978–1987
Inquieto
[99]
Двадцатишестилетний Леоне Арма вошел в гримерку матери за кулисами телепередачи «Сегодня вечером» с букетом подсолнухов и алых роз.
– Это тебе, Ма. Из лучшего цветочного магазина Бербанка. Ты выглядишь великолепно.
– Это неправда, но я притворюсь, что верю. И цветы тоже давай, – сказала Чичи.
Она сидела перед зеркалом в длинном пеньюаре.
– А где Па?
– Общается с продюсером, как его… Питер Лазалли, кажется?
– Все правильно, – подтвердил Леоне. Он и правда походил на молодого льва
[100]: роскошная темная кудрявая грива, материнские глаза и отцовский нос, каким он был до операции. А еще ему достался музыкальный талант обоих родителей. – Вот видишь, ты снова отлично вписываешься в мир шоу-бизнеса.
– Да нет. Я рада, что отошла от дел – от подобных мероприятий уж точно. Ничего не могу толком запомнить, голова как решето. Если повезет, то, по крайней мере, вспомню, в каком регистре петь. Надеюсь, я не обрушу рейтинги мистера Карсона. Пол-Америки включит передачу, увидит на экране старую каргу и немедленно переключится на Дика Каветта. – Чичи припудрила лицо. – И правильно сделают. Нечего тут видеть, кроме упадка цивилизации.
Леоне рассмеялся.
– Ма, просто будь самой собой. Ты забавнее любого комика.
– Ну да, Лео, как раз это любая женщина мечтает услышать.
– Мне нравятся женщины с чувством юмора.
Тони забарабанил по двери гримерки.
– Ты одета? – спросил он из-за двери.
– Заходи уже, – ответила Чичи, и Тони вошел.
– Привет, папа! – Леоне обнял отца.
– Итак, Чич, большую часть времени ты будешь справа. Они там клеят на пол розовую изоленту для тебя, черную для меня. А когда будем танцевать, не выходи за пределы синей ленты.
Тони подтянул шелковый пояс под черным смокингом и поправил кольцо на мизинце. Комнатка наполнилась запахом одеколона «Брют». Тони потел и источал одеколоновые пары.
Чичи посмотрела на него в зеркало.
– В танце вести будешь ты, тебе и следить за лентой.
– В танце ты всегда слишком расходишься. И вертишься. А когда ты вертишься, то размахиваешь конечностями, и в итоге рука или нога выйдут из кадра.
– Аллилуйя! Тогда пусть меня вырежут из кадра, да и вообще из передачи! – воскликнула Чичи, вскидывая руки жестом древнегреческой богини.
Тони переполошился.
– Слушай, не уходи, ты все испортишь!
– Леоне, подай отцу липучку. Он будто кувыркался в кошачьем лотке. – Чичи дала сыну ролик для чистки одежды.
– Я с кошечками больше не общаюсь, я ведь женат.
– А я сказала – кошачий лоток, а не кошечки. Попался! И не впервые. Впрочем, ничто уже не ново под солнцем.
– Ма, эту реплику надо бы вставить во время выступления, когда Джонни пригласит вас сесть на диван. Она гениальна.
– Еще неизвестно, пригласят ли нас на диван. – Тони поправил воротничок. – Если твоя мама допляшется до того, что выскочит из кадра, нас никогда сюда больше не позовут. Так что не стоит слишком надеяться.
– Нашел о чем беспокоиться. Лично я уже ни на что не надеюсь, – вздохнула Чичи, брызгая на свои волосы лаком «Аква Нет».
– Святые угодники, Чич! Мы тут все поумираем от рака легких из-за твоей брызгалки.
– Ты хочешь, чтобы с меня сыпались волосы, когда мы будем петь?
– Нет.
– Тогда просто не дыши. – Чичи снова окатила прическу лаком.
– А во что ты будешь одета? – спросил Тони.
– Это сюрприз, – отрезала Чичи.
– Но мы будем сочетаться?
– Сочетаться? Ты же в смокинге. Зачем нам сочетаться?
