Нежный изгиб спины,
Ваша шея…
Полагаю, ее можно было назвать привлекательной. Хотя она совсем не в моем вкусе, но у Найджела вкус всегда был несколько извращенный, вот наш мальчик, всю жизнь, с раннего детства, пытавшийся спастись от одной стареющей женщины, и угодил прямо в цепкие объятия другой. Триция Голдблюм, одна из бывших хозяек нашей матери. Элегантная, лет пятидесяти с хвостиком, блондинка, волосы с несколько голубоватым, как лед, отливом, а на лице выражение такой абсолютной беспомощности, которое делает некоторых блондинок поистине неотразимыми. Короче, миссис Электрик собственной персоной. В ту пору она была уже разведена с мужем, получила полную свободу и ничуть не стеснялась своей склонности к милым молодым людям…
Что, звучит знакомо? Но ведь недаром говорят: пиши о том, что хорошо знаешь. А художественный вымысел подобен башне из стекла, выплавленной из миллионов крохотных песчинок правды, слитых воедино, дабы создать одну-единственную прекрасную, сверкающую ложь…
Пока мать работала в доме миссис Электрик, Найджел почти не знал ее. Возможно, он встречал ее раз или два в центре города — каком-нибудь кафе или магазине, — но никогда с ней не общался. Да и зачем? Так что у него не было никакой возможности понять ее так, как понимал я. Что же касается того дня на рынке, который столь ярко запечатлен в моей памяти…
Хотя, насколько я могу судить, у Найджела о том дне никаких воспоминаний не сохранилось. Возможно, именно поэтому он и выбрал ее — этакую битловскую миссис Робинсон родом из Молбри, чья тайная коллекция молодых людей давно уже придала ее репутации соответствующую окраску — только не голубую, а ярко-алую — в глазах таких людей, как Кэтрин Уайт, Элеонора Вайн и, естественно, Глория Грин, самый грозный судья из всех возможных.
В те времена Найджела это как-то не особенно заботило. Он пребывал под воздействием чар миссис Электрик, она же миссис Голдблюм, и был словно одурманен. Но эта дама весьма ценила осторожность и благоразумие, так что сначала их любовная история развивалась в глубокой тайне, и тут уж все решала и за все платила она сама. Лично мне записей в дневнике Найджела вполне хватило, чтобы сразу понять, как ловко она заманила его в свои сети; он описал там даже ее пристрастие к секс-игрушкам — эти заметки перемежались его собственными утонченными хайку и картами звездного неба.
Первым моим побуждением было рассказать все матери, возненавидевшей миссис Голдблюм с тех пор, как та отказала ей от места; материнский яд, так долго невостребованный, оставался по-прежнему смертоносным. Но тогда я всерьез был уверен: Найджел непременно убьет меня, если выяснит, что это я стащил его дневник. Зная его нрав, я догадывался, что в любви, как и на войне, он способен на все.
Так что я приберегал сделанное мною открытие до той поры, когда оно действительно мне пригодится. Матери я так ничего и не сказал и никогда даже косвенно, даже намеком не упоминал в ее или Найджела присутствии, что мне кое-что известно. Я оставался наедине со своей тайной, точно с кучей украденных банкнот, ни одной из которых не мог потратить, не выдав себя.
Но пока довольно об этом. К этой истории мы еще вернемся. Достаточно добавить, что со временем тетрадь в черном молескиновом переплете действительно оказалась для меня весьма полезной. И я понял, как легко с помощью нескольких продуманных действий установить ловушку, которая может сделать меня свободным…
5
ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
Время: 22.15, четверг, 14 февраля
Статус: ограниченный
Настроение: злобное
Музыка: Pulp, I Spy
Когда Найджела выпустили из тюрьмы, я ожидал, что теперь, на свободе, он предпримет новую попытку как-то перестроить свою жизнь, сделает то, чего всегда хотел, воспользуется возможностью и сбежит отсюда. Но Найджел никогда не был предсказуемым; можно было предположить, что он, став еще упрямее, совершит нечто абсолютно противоположное тому, чего от него ожидают. К тому же в моем брате что-то явно изменилось. Это, пожалуй, невозможно было определить ни количественно, ни по каким-то конкретным признакам, но я чувствовал, что это так. Он казался мне кораблем, обвитым водорослями, намертво застрявшим в Саргассовом море; запутавшись в себе самом, он был проглочен тем хищным растением, которое являли собой Молбри и наша мать.
Да, да! Наша мать. Ведь, несмотря на трагедию, Найджел все-таки вернулся домой — нет, не буквально в наш дом, но в Молбри. Вернулся к матери. Ну конечно, у него ведь больше никого не было. Его друзья — какие там у него были — давно оттуда уехали. Единственное, что у него осталось, это семья.
К тому времени моему брату исполнилось двадцать пять лет. У него не было ни денег, ни перспектив, ни работы. Он принимал какие-то лекарства, стабилизирующие психику, но состояние его было весьма далеким от стабильного. И во всем, что с ним случилось, он обвинял меня — обвинял несправедливо, но упорно, — хотя даже такому непробиваемому упрямцу, как Найджел, следовало понять, что я вовсе не виноват в совершенном им убийстве…
Его неприязнь не сразу выплыла наружу. Но Найджел и раньше меня недолюбливал, а теперь стал совсем плохо ко мне относиться. Думаю, у него имелись на то серьезные причины. Наверняка я казался ему очень успешным. Ведь к тому времени я уже учился — во всяком случае, он так считал — в Политехническом колледже Молбри, поступив туда исключительно из-за матери, а через год статус этого колледжа существенно повысили, приравняв к университетскому. К тому же я по-прежнему подрабатывал, трудился неполный день в мастерской электрооборудования, и мать, поскольку теперь я стал студентом, позволила мне брать весь заработок себе — на карманные расходы. История с Эмили Уайт осталась далеко позади, и мы с матерью благополучно двигались дальше по жизненному пути.
С первого взгляда казалось, что чисто внешне Найджел не слишком изменился. Разве только волосы стали длиннее и чаще бывали грязными, да на плече появилась новая татуировка — одинокий китайский иероглиф, символ мужества, выполненный, естественно, в черном цвете. Он несколько похудел и от этого стал будто меньше ростом, словно немного сточился, как стачивается лезвие в точилке для карандашей. Но он по-прежнему постоянно носил черное, и ему по-прежнему нравились девушки, хотя, насколько мне известно, он, как и раньше, ни с одной из них дольше двух-трех недель не встречался, словно постоянно хранил бдительность и чего-то опасался. Возможно, он опасался, что та его ярость, которая однажды уже убила человека, в один прекрасный день снова вырвется наружу и еще кого-то убьет.
Контакта с матерью у него поначалу не получилось. Ничего удивительного — после того, что он совершил. Он перебрался в квартирку в центре города, нашел там же поблизости работу и в течение нескольких последующих лет жил один — и был не то чтобы счастлив, но свободен.
А потом матери каким-то образом удалось снова заманить его в свои сети. И вся его свобода оказалась просто иллюзией. Однажды, вернувшись домой, я с удивлением обнаружил там Найджела — они с матерью сидели в гостиной, и у него был вид совершенно мертвого человека; одновременно с тайным злорадством я ощутил внезапное дыхание смерти.
