Через полтора года у него случился первый удар; к счастью, я оказалась рядом. Именно я нашла его лежащим на полу. Как сказали медики, это был довольно легкий инсульт, пострадали только речь и левая рука. Откуда врачам было знать, как важны для папы его руки — ведь именно с помощью музыки он общался со мной, когда не мог выразить себя с помощью слов.
В общем, это и стало концом нашей игры в прятки. Весь мир узнал, где мы скрывались. И нас моментально развели в разные стороны: папу в реабилитационный центр близ Молбри, а меня в какой-то чужой дом, где я вытерпела целых пять лет, ни на минуту не задумываясь о том, что кто-то оплачивал наши счета, кто-то заботился о нас, не догадываясь, что доктор Пикок давно уже нас выследил.
Впоследствии мне стало известно об их переписке с отцом; доктор Пикок неоднократно предпринимал попытки восстановить с ним контакт, но папа отказывался отвечать. Почему доктору Пикоку была небезразлична наша судьба? Возможно, он чувствовал вину перед своим верным старым другом или испытывал жалость к маленькой девочке, невольно угодившей в эпицентр трагедии.
Так или иначе, а именно он содержал нас и следил за нами издалека, пока наш дом стоял пустой, заброшенный и нелюбимый, до самого потолка набитый воспоминаниями и запертый, как нежеланный подарок, который так и остался нераспакованным.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я нашла себе жилье в центре Молбри — крошечную, пахнущую сыростью квартирку на четвертом этаже с гостиной-спальней, крошечной кухней и ванной, где стены были отделаны кафелем до середины. Каждую неделю я навещала отца, и он иногда даже понимал, кто я такая. И хотя некоторое время я была уверена, что все в городе меня узнают, до меня все-таки дошло: больше никому нет дела до Эмили Уайт, никто ее даже не помнит.
Ничто на свете не исчезает просто так, бесследно. Ничто никогда не кончается. И хотя Найджел действительно подарил мне ощущение безопасности и любви, теперь я пришла к выводу — хоть и несколько поздновато, — что, следуя за ним во всем, я лишь сменила одну золоченую клетку на другую, которая просто выглядела иначе.
Но теперь-то наконец я свободна от всех. Свободна от родителей, свободна от доктора Пикока, свободна от Найджела Итак, кто я теперь? Куда я иду? И сколько еще людей должно умереть, прежде чем я освобожусь от Эмили?
КОММЕНТАРИЙ В ИНТЕРНЕТЕ
blueeyedboy: Очень трогательно, Альбертина. Порой я задаю себе тот же вопрос…
Часть четвертая
Дым
1
ВЫ ЧИТАЕТЕ ВЕБ-ЖУРНАЛ BLUEEYEDBOY
Время: 15.06, среда, 13 февраля
Статус: ограниченный
Настроение: спокойное
Музыка: Voltaire, Blue-eyed Matador
Сегодня я проспал гораздо дольше полудня. Соврал матери, что взял несколько дней отгула. Обычно я сплю мало, а с недавних пор вообще максимум два-три часа, да и quid pro quo
[36]
с Альбертиной явно отняло у меня куда больше сил, чем я думал. И все-таки решение этой задачи того стоило, вам не кажется? После двадцати лет молчания она вдруг заговорила.
Не могу сказать, что в чем-то ее обвиняю. Ведь, как известно, оживление мертвецов всегда имело очень серьезные последствия. А уж в ее случае неизбежно явились бы целые стада таблоидов. Деньги, убийство и безумие — всегда отличный материал для прессы. Сможет ли она пережить «явление миру»? Или так и будет прятаться, молчаливо и настороженно относясь к тому прошлому, которого у нее никогда не было?
Приняв душ и переодевшись, я отправился искать Альбертину на Милл-роуд в кафе «Розовая зебра». Именно туда она ходит, когда ей хочется быть кем-то иным, а не самой собой. Было уже шесть часов, близилось время закрытия. Она сидела одна у стойки с чашкой горячего шоколада и булочкой с корицей. Я заметил, что под красным пальто у нее небесно-голубое платье.
«Альбертина в голубых тонах, — подумал я. — Возможно, сегодня у меня будет удачный день».
— Можно к тебе присоединиться?
От моего голоса она вздрогнула.
— Если у тебя нет желания общаться, клянусь, что не пророню ни слова. Но этот горячий шоколад выглядит чудесно, и я…
— Нет. Пожалуйста. Я не против, если ты останешься.
Печаль всегда придает ее лицу выражение эмоциональной незащищенности. Она протянула мне руку. Я взял ее, и меня охватил трепет, дрожь пробежала по всему моему телу от подошв ног до корней волос.
«Интересно, — мелькнула у меня мысль, — она тоже испытывает волнение?» Кончики ее пальцев были прохладными, маленькая ручка слегка подрагивала в моей руке. В Альбертине вообще есть что-то детское, пассивная готовность со всем на свете соглашаться, которую Найджел, по всей вероятности, принял за уязвимость. Я-то лучше знаю, с чем это связано, но ведь я — совсем другое дело, и она, должно быть, это прекрасно понимает.
— Спасибо.
Сев на табурет рядом с ней, я заказал «Эрл грей» и самый что ни на есть калорийный пирог. Я уже сутки ничего не ел и вдруг почувствовал, что страшно голоден.
— Лимонный пирог-безе? — Она улыбнулась. — Он, судя по всему, твой любимый.
Я ел пирог, а она пила шоколад; булочка с корицей так и осталась нетронутой. Процесс поглощения пищи отчего-то придает мужчинам странно безобидный вид, словно все оружие сложено во имя самых обычных, повседневных целей.
— Как ты справилась с тем, что произошло? — спросил я, покончив с пирогом.
— Не хочу говорить об этом, — отозвалась она.
По крайней мере, она не притворялась, не делала вид, что не поняла вопроса. Еще несколько дней — и выбора у нее уже не будет. Нужно лишь шепнуть словечко газетчикам, и вся история выплывет наружу, нравится это Альбертине или нет.
— Мне искренне жаль… — начал было я.
— Все кончено, Би-Би. Проехали.
Ну, это ложь. Ничто никогда не кончается. Просто колесо вращается, вот и все, создавая иллюзию момента. А внутри этого колеса мы, охваченные усиливающимся отчаянием, точно крысы бежим к нарисованному голубому горизонту, который никак не приблизится.
— Я рад, что ты так настроена. По крайней мере, смерть закрывает дверь в прошлое.
— И что это значит? — поинтересовалась она.
— Ну, все находятся на стороне покойного. Заслуживает он того или нет. И каждый начинает его оплакивать, стоит ему благополучно отправиться на тот свет. Но как же все те, кто остался один на один с собственными проблемами? Стать мертвым довольно просто. Это даже моим братьям удалось. А вот жить с чувством вины куда труднее. Быть плохим парнем вообще нелегко…
