«Дыши, детка, дыши», — уговаривала я себя.
— Вам нехорошо? — раздался мужской голос.
— Что, простите? Нет, я просто не люблю, когда слишком много народу.
Он рассмеялся.
— В таком случае вы оказались в неподходящем месте, моя милая.
Моя милая. В этих словах было некое обещание…
Сначала многие пытались предупредить меня, что Найджел нестабилен, что у него криминальное прошлое. Но в конце концов, и мое прошлое вряд ли можно назвать идеальным. А с ним мне было так хорошо — хорошо, потому что я наконец оказалась рядом с кем-то реальным. И, плюнув на все предостережения, я с головой погрузилась в отношения.
«Ты была такой милой, — признавался он после той, первой встречи. — Милой и потерянной». Ах, Найджел!
А потом, тем же вечером, мы с ним поехали на вересковые пустоши, и он все о себе рассказал — о том, как сидел в тюрьме, и о той ошибке юности, из-за которой угодил туда; затем мы долго-долго лежали на вереске, глядя в ошеломляюще тихое звездное небо, и он все пытался объяснить, что означает то или иное скопление крошечных световых точек, разбросанных по темному бархату…
«Ну вот, — подумалось мне, — а сейчас поплачем. Пожалуй, не столько о самом Найджеле, сколько о себе и о той нашей звездной ночи». Но и теперь, во время похорон моего любовника, глаза мои упрямо оставались сухими. Вдруг я ощутила на плече чью-то руку, мужской голос спросил:
— Прости, тебе плохо?
Я очень чувствительна к голосам. Каждый из них, словно музыкальный инструмент, уникален и обладает индивидуальным алгоритмом. У мужчины был приятный голос, спокойный и очень четкий; некоторые слоги он произносил как бы с легким нажимом, словно человек, который немного заикается. Не такой, как голос Найджела, но было понятно, что они братья.
— Ничего, все в порядке, — ответила я. — Спасибо.
— В порядке, — задумчиво повторил он. — На редкость полезное выражение, не правда ли? В данном случае означает: я не желаю с тобой общаться, пожалуйста, уйди и оставь меня в покое.
В его тоне не было ни малейшего раздражения или угрозы. Лишь холодная усмешка. И пожалуй, немного сочувствия.
— Извини, если… — начала я.
— Нет. Я сам виноват. И приношу свои извинения. Просто ненавижу похороны. Сплошное лицемерие. И пошлость. Пища, которую в другое время и есть бы не стал. Ритуал с крошечными сэндвичами из рыбного паштета, мини-тарталетками с вареньем и сосисками в слоеном тесте… — Казалось, он заставил себя переменить тему. — Ох, прости! Пожалуй, теперь я веду себя грубо. Принести тебе какой-нибудь еды?
Я нервно рассмеялась.
— Ты так аппетитно об этом рассказываешь, что я, пожалуй, лучше откажусь.
— И поступишь весьма разумно.
В этой фразе я различила самую настоящую улыбку. Его обаяние до такой степени меня поразило, что и сейчас, когда прошло столько времени, меня всегда чуточку подташнивает, когда я вспоминаю, что на похоронах своего любовника я преспокойно болтала — и смеялась! — с другим мужчиной, которого находила почти привлекательным…
— Должен признаться, я испытываю огромное облегчение, — сообщил он. — Я ведь думал, что ты во всем обвинишь меня.
— Обвинять тебя в том, что Найджел попал в аварию? Но с какой стати?
— Ну, может, из-за моего письма, — пояснил он.
— Из-за твоего письма?
И снова в его голосе послышалась улыбка.
— Из-за того письма, которое он получил и распечатал в день своей гибели. Почему, как ты считаешь, он ехал так неосторожно? Полагаю, ему просто хотелось поскорее до меня добраться. И воплотить в жизнь одно из своих… предупреждений.
Я пожала плечами.
— Ты что, ясновидящий? Смерть Найджела — просто несчастный случай…
— В нашей семье не бывает просто несчастных случаев.
После этих слов, встав так поспешно, что мой стул с грохотом отлетел в сторону по паркетному полу, я спросила:
— Что все это значит, черт побери?
Его голос звучал по-прежнему спокойно, но в нем еще слышалась ирония.
— Это значит, что свою долю несчастий мы уже получили. А ты чего хотела? Исповеди?
— Я бы никогда не связала случившееся с тобой, — заявила я.
— Ну спасибо. Ты поставила меня на место.
Тут я ощутила какое-то странное головокружение. То ли от жары, то ли от шума, то ли просто из-за того, что он стоял так близко и можно было взять его за руку…
— Ты ненавидел его? Хотел, чтобы он умер? — промолвила я жалобно, словно ребенок.
Он помолчал и ответил:
— Я полагал, ты знаешь меня. Неужели ты действительно думаешь, что я способен на такое?
И теперь мне показалось, что я почти слышу первые такты «Фантастической симфонии» Берлиоза с ее скороговоркой флейт и негромкими, ласкающими звуками струнных. Что-то ужасное приближалось к нам, и мне вдруг почудилось, что в воздухе, которым я дышу, совсем нет кислорода. Я попыталась схватиться за спинку стула, чтобы не упасть, но промахнулась и невольно шагнула куда-то в пустоту. В горло точно вонзилась булавка, а голова казалась раздувшейся, как воздушный шар. Подобно слепой, я вытянула перед собой руки, но они тоже ощутили лишь пустоту.
— Что с тобой? Тебе нехорошо? — произнес он с искренней тревогой.
И снова я попыталась нащупать спинку стула — мне необходимо было немедленно сесть, — но вдруг совершенно растерялась, и помещение показалось мне темной глубокой пещерой.
— Постарайся расслабиться. Сядь. И дыши спокойно.
Я чувствовала, как он нежно обнимает меня за плечи и подводит к стулу, и снова вспомнила Найджела и то, как мой папочка чуть надтреснутым, дрожащим голосом говорит: «Ну же, Эмили. Дыши. Дыши!»
— Может, я лучше выведу тебя на улицу? — предложил он.
— Да нет, ничего. Все в порядке. Это из-за шума.
— Ну, если это не из-за моих откровений…
— Не льсти себе, — парировала я, изобразив фальшивую улыбку.
И лицо мое сразу застыло, как после укола дантиста. Мне действительно необходимо было немедленно выбраться оттуда. Я оттолкнула стул, и он снова с грохотом проехал по паркету. Мне требовалось хоть несколько глотков свежего воздуха, и все сразу пришло бы в норму. Умолкли бы голоса, эхом звучащие в ушах. И прекратилась бы эта ужасная музыка.
— Тебе плохо?
«Дыши, детка, дыши».
Теперь музыка гремела с новой силой, перейдя в мажор, отчего-то кажущийся еще более опасным и тревожным, чем минор…
Затем, словно сквозь разряды статического электричества, я услышала его голос:
— Не забудь пальто, Альбертина.
