Как же реагировало на это общество?..
Все сколько-нибудь интеллигентное было возмущено до глубины души, сильно осуждало Балаховича духовенство, осуждали эстонцы. Ужас сковал уста обывателя, а тут начались разные обыски, всевозможные «реквизиции», требование с купцов по какому-то дикому списку крупных сумм денег с угрозой засадить в тюрьму. Словом, началась та вакханалия, тот произвол, при котором ни о каком общественном протесте не только против казни, но и против вообще каких-либо действий власти и речи не могло быть… Я не знаю, что происходило в это время в деревне, но теоретически можно предположить, что балаховцы и для деревни не ломали своей натуры.
После всего сказанного ясно станет, что о «демократизме» господина Балаховича можно говорить лишь иронически и тем, кто не жил там на месте и не испытал всех прелестей его гражданского искусства. Наоборот, можно прямо сказать, что в той дезорганизации общественной обстановки, которая образовалась в Псковской губернии во время господства там белых, главная часть вины лежит на самом Балаховиче, ибо другие только доделывали то, чему начало положил он…
И Псков пал, старый город пал от дурной политики, которая сделала самую борьбу на этой территории бессмысленной в глазах культурных эстонских солдат. Следовательно, виноваты в этом все те, кто подготовил это настроение, кто на местах медленно и неуклонно отравил общественную атмосферу…»
После появлении этой статьи на столбцах «Свободы России» я как редактор и некоторые из моих ближайших сотрудников долгое время находились под угрозой личной расправы со стороны «балаховцев». Мы сидели в редакции вооруженные кто «маузером», а кто хорошим стэком…
Приведу здесь и показания другого очевидца правления Балаховича в Псковском районе, в частности, политической стороны его деятельности. На этом стоит остановиться уже потому, что «балаховщина» оказала роковое тлетворное влияние на всю последующую постановку дела политического строительства в Северо-Западной области. С другой стороны, эти документы показывают, как велика была ответственность (если только допустить, что оно было реальностью) бывшего гельсингфорсского Политического совещания, мирившегося, чтобы не сказать поощрявшего, деятельность Балаховича в течение целого ряда месяцев, несмотря на вопль и стоны, доносившееся постоянно из Пскова.
После занятия Пскова белыми (24 мая) боевые части ушли вперед, выполняя известные военные задания. Приступили к организации тыла, без которого, как известно, не может существовать армия. В Пскове образовалось «Общественное гражданское управление», почти не имевшее связи с широкими слоями населения, а значит, и бессильное в области практической работы, в процессе которой предстояло вести борьбу с некоторыми расходившимися не в меру военными властями, считавшими себя единственными зодчиками тыла.
Та же картина имела место и в уезде: «волостные общественные управления», волостные коменданты, правда, чином пониже, и игнорирование масс… Их целиком и без остатка отдали в распоряжение целого ряда комендантов, которых в свою очередь подчинили комендантам с более широкими полномочиями и т. д. вплоть до самых высоких.
Самодеятельность уезда, как и в городе Пскове, оказалась не нужной больше, некоторыми просто считалась «вредной выдумкой социалистов». Короче говоря, устройство тыла было поручено целиком военной власти. В итоге – наверху писались один бессмысленнее другого приказы, внизу свирепствовало «усмотрение».
Фундамент – приказы одних и усмотрения других – был заложен; приступили к кладке стен. Кадры рабочих надо было увеличить, т. к. обстоятельства требовали быстрого завершения постройки. Кликнули клич не ко всем желающим и могущим работать, не к тем, кто единственно мог работать – крестьянству и городским массам, а к отбросам общественности.
Создалось следующее положение: в качестве устроителей тыла выступил только реакционный элемент; сдерживающих центров в лице широкого представительства демократии не было, строить нужно было срочно.
«Ну и устроили: фонарные столбы, увешанные людьми, обыски, аресты, вымогательства, приказы № 10 и № 113, восстановившие помещика в деревне, расстрелы без суда и следствия, переполненные тюрьмы с бог весть за что сидевшими людьми, почти полное упразднение гражданской юстиции – всего не вспомнишь, да и не хочется вспоминать как скверный сон.
Массы первоначально присматривались, выжидали, а потом… отвернулись. Отвернулись, потому что «белые не лучше, а, пожалуй, и хуже красных». Тыл начал разваливаться, за них стал разваливаться фронт…
Все, кто искренно, без всяких задних мыслей ищет виновников падения «Псковщины», тот неминуемо должен будет пойти к следующему выводу: «Псковщина» пала в силу того, что устройство тыла шло без участия народных масс, с одной стороны, и исключительно через военные власти – с другой.
* * *
Итак, в падении «Псковщины» виновата система организации тыла, а значит виноваты и творцы этой системы: имена их будут названы историей…»
Таковы были условия в «районе оккупации» Булак-Балаховича. Их результаты не замедлили сказаться: единственный крупный городской центр Северо-Западной области, на который были возложены надежды вновь создавшегося правительства по части дальнейшего военного и политического строительства, опять перешел к большевикам.
Но еще до того, точнее, уже через несколько дней после своего образования, Северо-Западное правительство, и не только оно, но и некоторые трезво смотревшие на вещи военные круги стали напирать на Юденича в смысле необходимости устранения Булак-Балаховича. Форма, в которой это устранение вскоре последовало, лишний раз показывает, с одной стороны, насколько «мифична» была до тех пор власть главнокомандующего, а с другой, как тлетворны были «традиции» Северо-Западной армии и какую роковую роль им суждено было сыграть в решающий момент похода на Петроград.
Вот что рассказывал об этом эпизоде сам Юденич:
«В 20-х числах сего месяца генерал Арсеньев должен был совершить поездку в Гельсингфорс, и вследствие этого генерал-майор Балахович временно был назначен мною командиром Корпуса. Так как, вопреки ожиданиям, предполагаемая поездка генерала Арсеньева не состоялась, то генерал-лейтенант Арсеньев и должен был вернуться в Псков и вступить вновь в командование Корпусом.
Я одновременно получил документальные данные, что чины Штаба генерал-майора Балаховича и чины его личной сотни занимались разбоями, грабежом, вымогательством и печатанием фальшивых денег. Так как генерал-майор Балахович не принимал никаких мер против этих преступных лиц, то я отдал распоряжение об аресте виновных. Производство этого ареста было возложено на командира 3-го Стрелкового Талабского полка полковника Пермикина.
В ночь с 22 на 23 августа полковник Пермикин, выполняя мое поручение, арестовал семь человек из Штаба и разоружил личную сотню генерал-майора Балаховича. Аресты совершались без сопротивления со стороны арестуемых, но три чина, против которых имелись очень серьезные улики, скрылись. С генерал-майора Балаховича полковник Пермикин взял честное слово, что он не оставит своего жилища до тех пор, пока я не приеду. Генерал-майор Балахович дал честное слово.
