В сущности, эстонское правительство теперь ответило то, что мне доводилось слышать еще ранее весной, когда в активе эстонской государственности еще не было ни английского фактора и ни тех реальных результатов удачного разумного самостоятельного правления, какие были налицо теперь, и когда, наконец, Учредительное Собрание еще не успело вынести единогласного решения о независимости.
Что же возразило Политическое совещание в лице Карташева?
Давать «хартию вольности» эстонцам он не хотел, ибо если в отношении финляндской независимости существенные уступки были необходимы, то применительно к Эстонии ему казалось, что «подобного морального обязательства перед Эстонией и перед эстонским правительством ни один русский политический деятель принять на себя не может». Но с другой стороны, обстановка на фронте и в освобожденных местностях требовала действий, а не слов: эстонские силы были нужны до крайности.
Как же выйти из этого положения?
На помощь пришел византийский склад ума профессора-богослова.
А. В. Карташев «выключил» самого себя, т. е. Политическое совещание, и предложил эстонскому правительству ограничиться заключением договора военно-технического характера с… командиром Северного корпуса.
Это был верх остроумия – так, по крайней мере, казалось Карташеву и его ближайшим друзьям: эстонцы получали бумажку с признанием своей независимости – Политическое же совещание ничуть не было бы связано этим актом… Но ведь командир Северного корпуса уже не самостоятелен более в своих действиях, раз Юденич – главнокомандующий фронта по указу Колчака. Раньше, зимой, когда немцы только что покинули Эстонию и русские добровольческие отряды, образованные в Пскове и затем на территории Эстонии, еще только приступали совместно с эстонцами к действиям против большевиков, – тогда, быть может, командир корпуса и был еще «хозяином» своих войск и мог выдавать эстонцам любые обязательства, в том числе, разумеется, признание независимости, а также и то, что в случае достижения успеха в борьбе с большевиками корпус ни при каких обстоятельствах не повернет оружие против эстонцев. Но теперь ведь «корпуса» как такового более не существует, а есть Северо-Западная армия и ее главнокомандующим состоит генерал Юденич, имеющий вдобавок в своем распоряжении еще и Политическое совещание…
Рассчитывали, по-видимому, на наивность эстонцев или, в крайнем случае, на то, что «техника» военного сотрудничества и постоянные общения между русским и эстонским командованием сгладят в конце концов все шероховатости, а потом – что Бог даст. Важно лишь, чтобы успех был достигнут…
Однако справедливость требует отметить, что впоследствии (в начале августа), когда развал Северо-Западной армии становился все более очевидным, Политическое совещание сочло нужным пойти и на дальнейшие уступки. Оно выразило, наконец, согласие декларировать и независимость Эстонии и даже готово было принять на себя обязательство сообщить об этом в копиях и через особо посланных лиц Парижскому совещанию и Колчаку.
«Но, – говорили в оправдание этой своей «уступчивости» члены Совещания, – мы не скрывали ни от себя, ни от них, что отнюдь не брали на себя смелости смотреть на нашу декларацию как на волеизъявление русского народа, а лишь давали чисто личное обещание, если эстонские войска пойдут на Петроград и операция завершится успехом, по мере наших сил способствовать в будущем правовому закреплению за Эстонией государственной самостоятельности.
Это дополнительное объяснение всецело соответствовало общей декларации, предложенной Политическим совещанием Юденичу 2 августа под названием «К населению русской территории Северо-Западного фронта» и представлявшей собой основную программу Совещания, «квинтэссенцию» его политической мысли. В § 3 этой декларации так и говорилось: «Единство Великой России должно сочетаться с утверждением за всеми народностями, обитающими на ее исторической территории, права развивать свою национально-культурную жизнь». И само собой разумеется, что к этим «архидемократическим» лозунгам эстонское Учредительное собрание и тогдашнее правительство Штрандмана отнеслись с крайним недоверием, больше того – с явной иронией. В июне, когда Северный корпус, только что преобразованный в Северо-Западную армию, одерживал успехи, Политическое совещание категорически отклоняло всякие переговоры на базисе признания независимости Эстонии и считало изменником родины всякого, кто только посягнет на подписание такого акта, – в начале же августа, когда фронт стал разваливаться, Карташев и Кузьмин-Караваев уже готовы были декларировать эту независимость и даже (!) сообщать об этом Колчаку…
Получалось то же зрелище, что с германцами в 1918 году. Когда весной и ранним летом этого года их положение на Западном фронте не внушало опасения, они резко отклоняли возможность переговоров на основе только что провозглашенных 14 пунктов Вильсона, в ноябре же, когда вследствие катастрофичности своего военного положения они обеими руками ухватились за эти тезисы, никто больше их словам не поверил и союзники предпочли заручиться реальными гарантиями – капитуляцией.
Эстонцы тоже не поверили, видя, что политическое credo Совещания в вопросе об устройстве бывших окраин России менялось исключительно в зависимости от обстановки на фронте. А не поверив, они сделали еще один шаг – более решительный, чем все предыдущие: они заявили, что с данной русской военно-политической организацией они больше переговариваться не могут.
Здесь уместно будет указать, что члены Политического совещания при своих поездках в Ревель совершенно игнорировали местные русские общественные силы, словно их не существовало. А между тем эти силы были налицо и поддерживали более или менее живое общение как с русским населением фронтовой полосы, так и с эстонцами. Это было, с одной стороны, местное коренное русское население, а с другой, элемент пришлый, из Петрограда и из областей, занятых Северо-Западной армией. Наконец, общественные силы, привыкшие к самостоятельности, имелись и в Пскове, и в уездных городах Гдове и Ямбурге.
Само собой разумеется, что по мере расширения фронтальной полосы и задач армии эти элементы стали проявлять известную активность – тем более что деятельность назначенных Совещанием «главноначальствующих по гражданско-политической части», как мы уже видели, сводилась фактически к нулю. Спешно стали воссоздавать организации земских деятелей эпохи Временного правительства, кооперативы, прекратившие было свою деятельность за время владычества большевиков, просветительные органы, крестьянские союзы и т. д. Преобладал определенно элемент демократический, который естественно, в силу местных условий и потребностей обстановки, стал входить в контакт не только с эстонцами, эстонскими политическими партиями и правительством, но и с союзными военными миссиями – английской и североамериканской.
Стало создаваться нечто вроде эмбрионального местного представительства, к голосу которого союзники не могли не прислушиваться уже потому, что оно было более осведомлено о нуждах фронта, тыла и населения, чем члены Политического совещания, сидевшие в Гельсингфорсе и только два раза за все лето приезжавшие в Ревель. К этим же местным элементам, ввиду их демократичности, и эстонские общественные круги и правительство стали относиться с определенным доверием – тем более что за необходимость вооруженной борьбы с большевиками высказывался решительно и так называемый русский Социалистический блок из меньшевиков и эсэров.
