Снабженный полномочиями, я покинул Гельсингфорс на 7 недель.
В Лондоне, который был первым моим этапом по пути в Париж, российская общественность была представлена тогда П. Н. Милюковым, проф. М. И. Ростовцевым, А. В. Тырковой и Литовцевым, причем последние стояли на левом крыле, группируя единомышленников вокруг своего политического еженедельника «Самоуправление», издававшегося на английском языке и представлявшего собой серьезное литературное начинание в подлинно демократическом духе. Более или менее значительной «массовой» эмиграции на берегах Темзы тогда еще не было: деникинская беженская волна еще не нахлынула на Европу, от Колчака же, продвигавшегося победоносно к берегам Волги, приезжали только «уполномоченные», но не беженцы.
Помню, уже на моем докладе в Russian Liberation committee
[15] на Флит-стрит, прочитанном в присутствии Милюкова, Тырковой, Ростовцева и других, я встретил первое разочарование, о чем, впрочем, меня и предупреждал петроградский журналист А. В. Руманов, знакомый с моими взглядами.
П. Н. Милюков молчал, зато другие высказывали «недоумение» по поводу основных моих тезисов, приписывая их исключительно моей «субъективной» оценке положения. Они были согласны с тем, что началом и концом всякой политико-стратегической мудрости в борьбе с большевиками было, есть и будет взятие Петрограда, ибо Колчак еще далек от больших центров, а Деникин существует пока только потенциально. Но никто не хотел понять, почему для достижения этой цели нужна «кооперация» Финляндии и Эстонии, а для «кооперации» – признание независимости Финляндии и права на самоопределение за Эстонией.
Еще труднее было усвоить господам из Liberation committee, почему Юденич и окружающие его политические элементы, главным образом А. В. Карташев, сами не могут добиться «кооперации» на приемлемых началах: ведь они там, на местах, и лучше знают, что делать нужно…
Указания же мои, что Гельсингфорс по случайному стечению обстоятельств – гнездо правых и, в лучшем случае, умеренно-либеральных элементов, которым ни финляндцы, ни эстонцы решительно не верят, что, вдобавок, правые монархические элементы (группа Волконского, бывшего товарища председателя Государственной думы) держат определенный курс на Германию на виду у официальных и тайных представителей Антанты в Гельсингфорсе, – эти мои указания и выводы из моих слов ожесточили некоторых членов Liberation committee.
А Милюков все молчал, чиня карандаши и теребя от времени до времени свои по тогдашней моде «по-европейски» коротко остриженные усы. Его положение в Лондоне было тогда (март 1919) щекотливым. Он только недавно вернулся из Парижа, где, как говорили, за его тогдашнюю германскую ориентацию французы не постеснялись указать ему на неудобство его дальнейшего пребывания на берегах Сены. В самом Лондоне патриотический угар еще не рассеялся (прошло ведь всего каких-нибудь четыре месяца со дня перемирия): германофильство еще каралось если не законом, то, во всяком случае, морально и политически.
Но вождь кадетов все-таки работал – среди английских парламентских деятелей, с которыми у него сохранились связи, в кругах профессуры и, время от времени, в печати, чему ему способствовал в значительной мере известный английский журналист Вильямс, проведший десяток лет в России и прекрасно знакомый с российскими политическими условиями.
Однако справедливость требует отметить, что на этих порах своего пребывания в Лондоне П. Н. Милюков держался в стороне от большой политики и не «ангажировался» в какую-либо определенную сторону, если не считать его решительного «нет» в вопросе о Принцевых островах, возбужденном два месяца назад Ллойд Джорджем. В общем, на меня производило впечатление, что он еще только присматривается к окружающей обстановке, к идеям и модам, а своего «курса» пока не имеет.
Далее, мне сейчас же довелось ознакомиться, что в палате общин положение русского вопроса, т. е. дела о помощи в борьбе с большевиками, далеко не блестящее. Коалиция Ллойд Джорджа, в том виде, как она вышла из недавних выборов, не имела единого мнения в русском вопросе. Часть либералов не желала бы ввязывать Англию в большие расходы по оплате «экспедиций в Россию», исход которых проблематичен, а еще больше она не желает провоцировать Рабочую партию, пользующуюся огромным влиянием на только что демобилизованные и мобилизуемые миллионы солдат. Рабочая партия же, особенно Гендерсон и Макдональд, высказываются решительно против всяких форм интервенции, требуют даже немедленного отозвания английских войск из Архангельска и Мурманска, потому что раз война с Германией кончена, то нет надобности в их дальнейшем там пребывании, которое правительство Ллойд Джорджа мотивировало в свое время общевоенными соображениями, а отнюдь не великими «интервенциями».
Что до самого Ллойд Джорджа, то он по обыкновению сидел на двух стульях; он весь соткан из компромиссов, а если Принцевы острова и провалились сегодня – где гарантии, что он завтра не выступит с каким-нибудь новым, столь же сенсационным предложением.
Его ближайший сотрудник по кабинету, статс-секретарь по иностранным делам старик Бальфур, для которого атмосфера Парижской мирной конференции становится тяжелой, по-видимому, скоро уйдет совсем и его место займет известный ненавистник России Керзон, отношения которого к России известны всему миру из его обширного литературного труда об Индии. Он – наиболее выпуклый сторонник идеи ослабления России как великой державы в Европе и США, что, само собой понятно, может быть достигнуто только путем поддержания анархии в России и ее постепенного расчленения. Для сохранения могущества Великобритании, для окончательного устранения всякой угрозы для Индии это – conditio sine qua (непременное условие). А в палате общин эти идеи Керзона имеют сторонников как среди консерваторов, оставшихся верными старым заветам английской политики, так и среди либералов…
Правда, есть один член кабинета, который «душой и телом» стоит за всемирную интервенцию, это – Черчилль, военный министр. Он под разными соусами, пользуясь остатками исключительных правительственных прерогатив из эпохи войны, уже оказывает русским помощь вне контроля палаты общин и, вероятно, будет оказывать ее посильно и впредь. Но и его дни сочтены, ибо над ним висит дамоклов меч парламентского расследования атаки Дарданелл английским флотом, предпринятой без надлежащей подготовки по инициативе Черчилля и закончившейся, как известно, гибелью нескольких крупных судов.
Единственное, на что при данных условиях можно рассчитывать, да и то с известным нажимом на политическую логику, это – английская помощь оружием и снабжением до тех пор, пока в Париже еще заседает мирная конференция и мир с Германией не подписан, т. е. пока Ллойд Джордж еще поглощен наиболее важным в данную минуту германским вопросом и, таким образом, лишен возможности заниматься en grandes lignes
[16] российской проблемой.
Еще одна возможность имеется налицо; это – отправка английских подкреплений на Архангельский и Мурманский фронты ввиду тамошнего затруднительного положения генерала Айронсайда, вызванного несомненными успехами большевиков у Онеги. Но судя даже по формулировке этого вопроса самим Черчиллем, это произойдет не в виде отправки целых частей, а лишь путем вербовки добровольцев среди только что демобилизованных солдат, часть которых, втянувшись в течение четырех лет в военно-походную жизнь, никак не может высвободиться из нее – явление, отмеченное у всех, участвовавших в мировой войне народов.
