А «чухонцы» это видели и молчали. Они не напрашивались более. Ведь помощь требовалась от них – помощь реальная, кровью и деньгами.
Переговоры шли туго, точнее говоря, почти совсем не велись, если не считать отдельных платонических завтраков и чашек чая А. В. Карташева с тем или иным финляндским политическим деятелем из правительственных кругов.
С эстонцами же, этими «чухнами второго разряда», переговоры вовсе не налаживались. Все мои личные шаги в этом направлении разбивались о тупое упрямство и политическую недальновидность А. В. Карташева.
– «Даровать» право на самоопределение кому – эстонцам? – никогда!.. С другой стороны, в демократических и социалистических кругах Ревеля, с которыми я вел переговоры на собственный риск и страх, я наталкивался постоянно на столь же решительный non possumus, но противоположного содержания:
– С вами и вашими единомышленниками мы подпишем любое соглашение, с Карташевыми же и Волконскими – никогда, ибо они и слышать не хотят о нашем праве на самоопределение…
Глава VII
В Париж
У меня возникла тогда мысль (ретроспективно я нахожу ее донельзя наивной) «взбудоражить» Париж – тогдашний центр всероссийской эмиграции, куда со всех сторон стекались «сливки» русской политической мысли, где заседала мирная конференция и Вильсон вещал народам мира новые принципы этики и морали. Я знал, что туда, в Париж, прибыл или прибудет из Архангельска глава Северного правительства Н. В. Чайковский; там же с правами члена русского Политического совещания находится Б. В. Савинков, который в ту пору еще числился членом партии социалистов-революционеров. Найдутся и кое-какие социал-демократы. В Политическом совещании, тогда только что образованном (март 1919), заседает старый идейный работник эсеров С. Иванов, а вместе с ним и некоторые элементы Временного правительства – князь Львов, Третьяков, Коновалов и, наконец, П. Б. Струве, которого информирует из Гельсингфорса исключительно и, конечно, своеобразно А. В. Карташев.
Ввиду русских известий из Парижа и сугубой конспирации, которой на первых порах была покрыта деятельность парижского Политического совещания, я, конечно, не знал, что оно идет на поводу у Колчака, что вся внешняя политика Совещания лежит в руках С. Д. Сазонова, считающегося полномочным представителем Колчака, что немногочисленные «левые» элементы Совещания – только статисты.
У меня возникла мысль «взбудоражить» Совещание, показать ему рельефно огромное значение Петроградского фронта в связи с положением вещей в Финляндии и Эстонии – тогда как все внимание Парижа, а также Кремля было поглощено Уралом и Волгой, где Колчак продвигался, и, наконец, добиться того, чего в Гельсингфорсе не хотели слышать Карташевы – т. е. здоровой и искренней демократической политики в отношении Финляндии и Эстонии в целях совместных с ними действий против большевиков; попутно мне еще рисовалась возможность прочесть в союзных делегациях на мирной конференции ряд докладов о положении на месте да «похлопотать» об ускорении присылки оружия, снабжения и денег как для тех сил, которые Юденич набирал, так и для отмеченного выше русского Северного корпуса, уже действовавшего на территории Эстонии.
Я видал войска этого корпуса совершенно без сапог и шинелей, без хлеба и денег; они вообще были предоставлены самим себе как экономически, так и политически. Одни штабы на собственный риск и страх печатали фальшивые «керенки», другие (во главе с Родзянкой, а после при содействии Валяй-Маркова, принявшего имя капитана Чернявина) – столь же усердно печатали ярые черносотенные прокламации и распространяли их в пределах Псковской губернии под самым Петроградом – в Гдовском и Ямбургском уездах…
Некоторым «политическим» влиянием на штабы пользовался там в ту пору некий гастролер из Петрограда Н. Н. Иванов, петербургский присяжный поверенный, снискавший себе известность в свое время рекламой об «Общественных заводах» на столбцах «Нового времени».
Впоследствии сей муж (если не ошибаюсь – по настоянию эстонцев, у которых, как поговаривали злые языки, он состоял на службе) попал в члены Северо-Западного правительства в самом начале его образования, но через 2–3 недели был исключен, обличенный в соучастии в погромной деятельности знаменитого «батьки» Булак-Балаховича в Пскове.
Это обстоятельство, однако, не помешало сему господину называть себя «министром» до последних часов существования Северо-Западного правительства. Еще раз имя его всплыло в марте 1921 года в дни Кронштадтского восстания: едва в Кронштадте загремели пушки, Н. Н. Иванов откуда-то вновь налетел на Ревель и стал там организовывать нечто вроде правительства на случай падения коммунистического Петрограда. Но на сей раз в дело вмешались большевики: на основании постановления мирного договора с Эстонией о недопущении образования на территории республики русских организаций, «имеющих своей целью насильственное свержение существующего в России государственного строя», советская делегация в Ревеле потребовала немедленной высылки Иванова – и его прогнали.
Но мы еще вернемся к Северному корпусу и его «деятелям». Мысль о Париже совпала с моментом, когда Российский Комитет в Гельсингфорсе единогласно принял разработанный мною по его приглашению проект отдела агитации, пропаганды и устройства Бюро печати с отделениями в Париже и Лондоне и других европейских центрах. Бурцевское «Union» почти что не существовало еще; деникинский «Осваг» был образован значительно позже; главными же центрами информации о Советской России в ту пору могли быть только Гельсингфорс и Ревель, географически наиболее близкие к Петрограду, который тогда еще только начал вымирать политически и экономически и с которым, несмотря на фронты и закупорку границ, тесная связь была установлена относительно прочно.
Предстояло связать в Париже обе задачи – одну политическую и другую – по технической организации агитационно-информационного бюро. Предшествовали длительные беседы с А. В. Карташевым и Юденичем «по пунктам», причем последний особенно напирал на то, чтобы я в Париже добивался «нажима» союзников на Финляндию и… денег.
Этот «нажим» меня нисколько не удивлял: Юденич, сидя вот уже четвертый месяц без дела в комфортабельной гельсингфоргсской гостинице Societeshuset, уже успел убедиться, что действующий в пределах Эстонии русский Северный корпус, имеющий свои штабы, традиции, а в качестве «руководителей» – таких головорезов-авантюристов, как Родзянко (племянник председателя Государственной думы), «батько» Булак-Балахович, фон Валь (сына известного петроградского градоначальника) и Дзерожинский, едва ли с распростертыми объятиями встретит его, Юденича, хотя он и «герой Эрзерума» да генерал от инфантерии.
Вот почему Юденичу больше улыбалась мысль похода на Петроград через Финляндию, а не через Эстонию. Буде поход удастся – он окажется единственным героем и история будет знать только его, а не каких-то выскочек вроде Балаховича и Родзянки…
Впоследствии я узнал, что именно в этом направлении в Лондоне и Париже уже работали военноуполномочен-ные Юденича генералы Десипо и Геруа, из которых последний в качестве профессора Николаевской академии Генерального штаба до своего прибытия в Гельсингфорс (февраль 1919) занимал очень видный пост в Красной армии.
