Она поежилась, в лесу становилось все холоднее. Ее мысли вернулись к той ночи, когда она в последний раз была с Майклом, когда он в последний раз целовал ее в том холодном темном переулке, когда его холодные губы касались ее, и это воспоминание снова задело ее.
Ожидая его на месте их встречи, она дрожала от грызущей ее тяжести осознания: он не придет. Если бы он был здесь, она бы его почувствовала. Она всегда чувствовала его присутствие.
Она свернулась в комочек под деревом, ноги превратились в две ледышки. Она подвигала ими, чтобы согреться, и провела рукой по шишковатому стволу, гладя кору, где Майкл перочинным ножом вырезал грубое сердце. Словно читая шрифт Брайля, ее пальцы нащупали слова: «Мистер и миссис Смит». Она почувствовала теплую связь с ним. Это был ее ежедневный пробный камень, напоминание, что Майкл был настоящим, и он был где-то там.
Она решила подождать еще полчаса, дотянуть до последнего момента перед комендантским часом, как и прошлой ночью. Она будет ждать его каждый вечер, пока он не придет за ней. Она не поверит, что его схватили. Она не может поверить. Она будет верить всем сердцем, что он еще в Амстердаме. И что он все еще жив.
Часть вторая
Глава 15
Весна 1943 г.
Пока война душила Европу, ее загребущие щупальца проникли во все сферы гражданской жизни. В Голландии, где нацисты надеялись обрести союзников, отношения продолжали ухудшаться. После трех лет оккупации профессору Йозефу Хельду казалось, что оккупационным войскам стало ясно: Нидерланды – упрямый мул, не желающий сдаваться и подчиняться приказам фюрера. На улицах Амстердама Йозеф замечал соотечественников, тайно носивших оранжевые цветы и ленты в знак объединенного сопротивления врагу. Подполье тоже жило и процветало: члены Сопротивления печатали газеты и раздавали их населению, а голландская радиостанция «Оранжевое радио» каждый день вещала тем, у кого остались радиоприемники. Хельд слышал, что сама королева Вильгельмина передаст свои слова поддержки из своего убежища на Британских островах.
Но в мире профессора Хельда изменилось не все.
Очереди за хлебом, мясом и овощами становились длиннее, а запасы продовольствия – короче. Тем не менее, он ежедневно ходил в университет, проверял бесконечные работы по математике, записывал на доске сотни математических уравнений. Все оставалось как раньше. Но только не дома, в котором он хранил тайну: Майкла Блюма, ночующего на его чердаке.
Дни Майкла тянулись долго и бесконечно, он подумывал уйти, они с Хельдом это обсуждали, но не представилось одного достаточно безопасного для этого момента. Поэтому он обустроил свое жилище на чердаке как мог, и они продолжили выживать вдвоем.
Дни превращались один в другой, и прежде, чем они осознали, Майкл снова увидел заснеженные крыши. Иногда они не разговаривали целыми днями, иногда болтали о погоде или делах в университете. Однажды Йозеф застал Майкла в слезах и просто закрыл дверь, стараясь его не тревожить.
Поначалу Майкл спрашивал: «Лучше?» – и Йозеф мотал головой и отвечал: «Хуже». Вскоре спрашивать Майкл перестал. Шли месяцы, и стало ясно, что больше ничего сделать невозможно: с евреями обращались все хуже и хуже, и многих увезли насильно или они сами уехали, оставив после себя только глухое эхо множества голосов. Несправедливость происходящего приводила Йозефа в ярость. За то время, что они прожили вместе, он привязался к Майклу, и дорожил их разговорами, частенько затягивающимися до поздней ночи. Он завидовал одержимости молодого человека поэзией и испытывал гордость, когда творчество Майкла стало глубже, сурово приправившись несправедливой войной.
Одним весенним днем, похожим на многие другие, перед тем как отправиться домой, Йозеф получил продукты. За полученное он был благодарен: продуктов стало не хватать, но все же им удавалось выживать. Йозеф перестал тщательно выбирать кошерные продукты для Майкла, но тот и не возражал. За три года нацистского режима жизнь стала тяжелее, люди вымотались – вползло скорбное принятие, негласное коллективное соглашение беречь энергию пока тянулась эта бесконечная война.
Йозеф вздохнул. Он с трудом мог вспомнить, что такое мирное время.
Когда он свернул на свою улицу, к нему подошли два немецких солдата с проверкой документов. Узнав его, они помахали ему и пропустили.
– Добрый вечер, профессор, – поприветствовал его один из патрульных.
Йозеф кивнул в ответ. Уже не в первый раз он отмечал про себя, что не так-то плохо иметь племянницу, влюбленную в нациста.
Около дома мефрау Эпштейн Уозеф остановился, чтобы взглянуть на него впервые за несколько месяцев. Поначалу видеть этот дом было больно, но теперь он стоял и смотрел, вспоминая тот случай, так резко швырнувший его в реальность войны. Его ужалило воспоминание: в воздух взмыли ноты и обрушились на него дождем. Один ее ботинок лежит на земле. Впервые он задумался, что же с ним случилось.
Она называла свой дом «Гаванью» – та была изображена на расписанной вручную плитке над дверью. Выкрашенные в зеленый цвет подоконники начали облезать, немецкие солдаты заколотили окна досками – окруженный крошечным заросшим садом дом превратился в печальную пустую раковину. Йозефу вспомнилась музыка, вспомнилось, что игра мефрау Эпштейн заставляла его переживать. Ему сильно ее не хватало.
Повернув к своему дому, он заметил на крыльце некий предмет. В нем проснулось любопытство. Он редко получал почту на дом, а подарки – ни разу. Он поднял сверток, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. Огляделся, но никого не было. Он вставил ключ в замок и торопливо открыл дверь.
Кот не встретил его, вероятно, он, как обычно, с Майклом. Небольшим зонтом, лежащим у стойки в прихожей, он отбил ритм по трубе, тянувшейся через весь дом на чердак. В ответ раздался приглушенный звук: все хорошо.
Йозеф положил сверток на кухонный стол и перерезал веревку. Он удивился и обрадовался одновременно, увидев, какой замечательный подарок ждет его юного друга. Однако пока он оставил его на столе, сначала ему хотелось проведать молодого человека, и что важнее, подарить тогда, когда он будет ему больше всего нужен. Он погасил свет, еще раз проверил, заперта ли дверь, и поднялся наверх.
Открыв дверь на чердак, он осознал, как сильно изменилась темная, терпко пахнущая комната. Некогда сухое, практичное пространство для хранения отживших частей его жизни преобразовалось в пространство богемного художника. Шаткая книжная полка заполнена книгами из его собственной библиотеки и теми, которые ему удалось принести из университета. Клочки бумаги и наброски были приколоты к каждому свободному месту. Из сундуков и подушек сооружена примитивная гостиная. Старый стол, теперь ставший письменным, сдвинут в угол, когда-то подаренный Йозефом томик Рильке был открыт и гордо прислонен к стене. Целая жизнь, размещалась в крошечном пространстве, полном тепла и кипучей энергии.
Майкл сидел за столом и писал в блокноте. Бледная копия прежнего юноши – эта безжизненная бледность была красноречивым свидетельством двух лет заключения, хотя обычно его глаза сияли легко узнаваемым блеском. Кот удобно устроился у него на коленях. Когда Йозеф вошел, Майкл зарычал, вырвал страницу и бросил ее на пол, уже усеянный скомканными бумажными шариками.
