Мэри так выразительно скривилась, что Слэтцер наконец замолчал.
– В клубе «Эльдорадо Микки» работали танцовщицы? – Я решил перевести тему.
– Да.
– Танцевали одетые, или топлес, или…
Мэри хихикнула и покраснела.
– За это нас тогда и прижали. Топлес.
– Только топлес? – уточнил я.
– Ну…
Мэри снова хихикнула.
Отец ткнул в нее пальцем и рассмеялся.
– Вот именно. Непристойное поведение в публичных местах.
Я удивленно перевел на Мэри взгляд.
– Вы танцевали голой в баре?
– Танцевала. А что?
– Нет, нет, я вовсе не хотел сказать…
– Когда-нибудь это даже разрешат.
– Уже разрешили, – съязвил Слэтцер.
– Я про заведения, где торгуют спиртным, – сердито перебила Мэри. – Когда-нибудь и в нашем захолустье это будет законно.
Она поджала губы, хмуро глянула на отца и опять повернулась ко мне.
– Еще что-нибудь?
И вновь Слэтцер перехватил нить разговора. По его словам, была еще одна странность: почему полицейские не оцепили бар сразу после того, как обнаружили тела?
– Там ведь наверняка могло храниться немало денег, которые так потом и не нашли, поэтому логичнее было бы его опечатать – как место нахождения возможных улик по делу об убийстве. Однако бар опечатывать не стали, просто закрыли, и там несколько дней терлись разные личности.
Я спросил у Мэри, где в баре могли прятать деньги.
– Вы про какой-нибудь тайник в задней комнате, под печью или в холодильнике для пива? Нет, деньги Микки предпочитал держать при себе, даже в постель с ними ложился. Сам спал, а под подушкой у него лежали тысяч сорок или пятьдесят сотенными купюрами. В банк он их не носил. Не доверял властям. Самые крупные суммы прятал в носке под резинкой.
Это объясняло, почему в полицейском отчете говорилось про спущенный до лодыжки правый носок.
– Расскажи ему, как мы проверяли двойные счета, – напомнил Слэтцер.
– Мы не пробивали выпивку для девчонок, – пояснила Мэри. – Но учитывали, сколько они пьют. А потом переделывали кассовые счета. Микки говорил мне, какие цифры надо писать.
– Значит, он отмывал деньги. А вы об этом знали…
Мэри пожала плечами.
По ее словам, сама она не делала ничего преступного. Мэри была законопослушной гражданкой и даже помогала детективам найти людей, которые могли бы иметь зуб против Микки.
– Вроде Ди Грумман, – пояснил отец.
– Кстати, расскажите о ней.
– Она работала вместе со мной. Всем рассказывала, будто из-за подставы Микки ее изнасиловали. Но это чушь. Она постоянно кадрила парней. Не то чтобы занималась проституцией, просто ей это дело нравилось. Ушла она со скандалом. Ди задолжала Микки три сотни долларов, и нам пришлось ехать к ней домой.
– И вы – тоже? – уточнил я.
– Да, мы с ним вдвоем поехали. Микки потребовал вернуть долг. Но Гэри Левингдон, он тогда уже жил с ней, сказал Микки, что, если тот не отстанет, его убьют. Поэтому мы ушли ни с чем.
– Микки воспринял его слова всерьез?
– Нет, ему постоянно угрожали.
– А вы?
– Я тоже нет.
Она замолчала.
В газетах писали, что, согласно условиям завещания, заверенного в суде по делам о наследстве, все свое состояние Микки завещал женщине по имени Тельма Хоффман. Я спросил у Мэри, как она к этому отнеслась.
– Тельма когда-то была его подружкой, – сказала Мэри. – Микки говорил мне, что есть и другое завещание, более позднее, и по нему кое-что достанется и мне… Увы, то, второе, не нашли.
– То есть вам ничего не досталось?
– Ничего. И плевать. Я только одному была бы рада – чтобы он остался жив. Самое трудное – признать, что его уже нет.
5
Когда я позвонил детективу-сержанту Стекману, чтобы договориться о втором интервью, потому что еще не закончил книгу про Клаудию и Убийц с двадцать вторым калибром, он произнес:
– Ну и в цирке же вы участвуете…
Стекман был совершенно прав. Именно это чувство не оставляло меня последние пятнадцать месяцев.
Ранее я уже брал у Стекмана интервью для первой части книги, предварительно получив одобрение у его начальства. Тогда мы встречались в центральном полицейском участке, потому что Стекман больше не занимался расследованием убийств. Его перевели в отдел нравов.
Второй раз он предложил приехать к нему на службу во вспомогательный участок где-то на окраине города. Я быстро заплутал в тамошних улицах, пришлось звонить, и Стекман вышел меня встречать.
Прежде всего мне хотелось обсудить Делайн Левингдон – как той вообще удалось выйти сухой из воды, – но я решил не торопиться. Сперва мы обсудили другие подробности дела, и где-то через час я сказал:
– Должно быть, расследование тех убийств отнимало у вас немало времени.
– Я работал над делом по восемнадцать часов в сутки, а остальные шесть – постоянно о нем думал.
– Нелегко, наверное, приходилось…
– Именно тогда я осознал всю сложность работы детектива, – признался Стекман. – В то время я не думал, как она сказывается на моих отношениях с людьми, с коллегами, с родными в конце концов. Я даже не обращал внимания, что практически не вижу жену с детьми.
После суда над Левингдонами Стекман развелся с первой женой и вскоре женился снова. Его вторая супруга тоже работала в полиции, поэтому с ней было проще.
Я почувствовал, что для Стекмана это больной вопрос, и поспешил сменить тему.
– Каким был Дено Политис?
Стекман покачал головой.
– Решительный парень. Крепкий орешек. А после тех событий и вовсе замкнулся в себе. Тогда, при расследовании убийств Маккана, его удавалось порой расколоть – при допросе, например, или в какой житейской ситуации; а сейчас – вообще никак.
Я спросил, не знает ли Стекман, где его найти. Сержант с улыбкой ответил, что нет. Я испытал невероятное облегчение – и, кажется, не сумел этого скрыть.
Мы проговорили еще около часа, обсуждая в основном поимку Левингдонов, и я поинтересовался, как Стекман воспринял те слова Говарда Чемпа – что полиции Колумбуса удалось схватить убийц по чистой случайности.
– Он прав, – пожал плечами Стекман. – Не могу утверждать, что [в противном случае] дело никогда не решилось бы. Была вероятность, что Делайн Левингдон – единственный человек, способный вывести нас на преступников, – рано или поздно снова обратилась бы в полицию округа или города. Хотя если бы не она и не жадность Гэри Левингдона, Убийцы с двадцать вторым калибром вполне могли бы до сих пор оставаться на свободе.
