– О, прости, тебе в туалет нужно? – спрашивает он.
Миллер распахивает дверь, входит. Садится на крышку унитаза.
– Что случилось? Я обернулся, а тебя уже и след простыл.
– Ничего, просто мне стало как-то не по себе, и я ушел.
Миллер прикладывает ладонь к его лбу и хмурится.
– Ты что, заболел? Температура поднялась?
– Ответ отрицательный. На оба вопроса.
– Но лоб у тебя теплый.
– Лето же, – говорит Уоллас. И снова перекатывает кубик льда во рту. Миллер внимательно его разглядывает.
– Хочешь полежать? У меня в комнате прохладно. Вентилятор работает.
Идея спрятаться от всех, побыть одному в темном прохладном помещении звучит очень заманчиво.
– Да, – отвечает он, и Миллер кладет руку ему на затылок.
– Хорошо, – говорит он. – Пошли.
В доме темно. Они поднимаются по лестнице на второй этаж и сворачивают налево. Миллер занимает длинную угловую комнату. С круглым окном, из которого открывается вид на синеющее в отдалении озеро. Стены в ней увешаны картами и открытками, на подоконнике несколько подушек и теплый плед, а под ним – заваленный книгами шкафчик. Широкая удобная кровать застелена лоскутным одеялом. В комнате пахнет Миллером – апельсинами и солью. У шкафа стоит его велосипед. Половицы поскрипывают под ногами.
– Сюда, – кивает на кровать Миллер. Тут и правда куда прохладнее, чем во всем остальном доме. В другом окне, перегоняя воздух, жужжит вентилятор. Миллер тянется к выключателю, но Уоллас качает головой.
– Не надо, – говорит он. – Так хорошо.
Опускается на кровать, растягивается на спине и смотрит в потолок, который кажется слишком низким для Миллера.
– Хочешь, чтобы я ушел?
– Ты все пропустишь, – говорит Уоллас.
– Я бы лучше остался.
– А как же ледяная девушка?
– Ледяная девушка?
– Ну та, которая колола лед. Она пришла ради тебя. Не стоит ее разочаровывать.
– Ты про Зоуи? О, у нее все хорошо.
– Она сочла тебя забавным парнем. Я видел.
Миллер стоит у закрытой двери и поигрывает дребезжащей ручкой.
– Не знаю, какого ответа ты от меня ждешь.
– Никакого, – говорит Уоллас. Спор отнял у него последние остатки энергии. Он накрывает лицо подушкой. От нее так приятно пахнет – Миллером.
– Я хочу остаться.
– Так оставайся. Ты у себя дома.
Миллер ложится рядом с ним, на бок. Кладет руку ему на живот, и Уоллас немедленно чувствует себя беззащитным. Хочется отпихнуть его руку, остаться в одиночестве. Миллер подкатывается ближе и утыкается лицом ему в плечо. И ногу забрасывает на ногу Уолласа. Прямо как в тот раз, когда они лежали в его постели.
– А если войдет кто-нибудь? – спрашивает Уоллас.
– Пускай.
– Ты же не хочешь, чтобы о нас узнали.
– Что узнали? Ингве и Лукас постоянно так делают.
– Но мы не Ингве и Лукас. Мы раньше так себя не вели.
– А как мы раньше себя вели?
– Не знаю, собачились? Ты постоянно ко мне цеплялся.
– Ничего подобного. Это ты ко мне цеплялся. Вечно зыркал на меня глазами в коридоре. Я вообще долго думал, что ты меня ненавидишь.
– Как тебя можно ненавидеть? – возражает Уоллас. – Ты же такой милый.
– Стараюсь.
За окном кто-то безуспешно пытается завести машину. По улицам носятся чьи-то дети. Стоят последние летние деньки, скоро ночи станут длиннее. Как можно упускать все это, торча в комнате с кем-то, кто то ли болен, то ли нет?
– Ты пропустишь вечеринку, – говорит Уоллас.
– Мне все равно. Да и по-любому все уже расходятся, – уверяет Миллер, обдавая жарким дыханием его плечо. И Уоллас сдается. Слишком трудно было бы от этого отказаться, слишком трудно было бы остаться одному в темноте после того, как он уже побыл там с Миллером. Чего он по-настоящему боится – этот холодный блестящий страх так и скребет внутри – что никогда уже больше не сможет оставаться в темноте в одиночестве. И, утратив то, что у него есть сейчас, всегда будет снова и снова стремиться его найти.
Миллер гладит его по животу – какой-то давно исчезнувшей части Уолласа знакомо это движение. Белая занавеска колышется на ветру. Где-то внизу, под окном, смеется Ингве.
– По-моему, Роман что-то подозревает. Он такие странные вещи говорил, – замечает Уоллас.
– Да и пусть.
– Тебя это не беспокоит?
– Нет. Не настолько, как я думал.
– О.
– А тебя беспокоит? – спрашивает Миллер так встревоженно, что Уолласу хочется плакать. – Ты, помнится, раньше говорил, что предпочитаешь быть один.
– Ну да, наверное, я бы предпочел быть один, – подумав, отвечает Уоллас. – Но то, что мы вместе, меня не беспокоит.
– Это хорошо, – Миллер, не сдержавшись, смеется. – Хорошо.
– Ты такой забавный, что я уж как-нибудь потерплю.
– Точно. Ты как-то сказал, что я похож на мальчишку в теле взрослого мужчины.
– Правда?
– Да, тогда у костра, когда мы только познакомились. Прямо так взял и сказал мне в лицо.
– Неудивительно, что ты решил, будто я тебя ненавижу.
– Неудивительно.
– Я не хотел тебя обидеть.
– Я понял. Не сразу, но понял.
Они поворачиваются друг к другу. Не как вчера в квартире Уолласа, когда все казалось таким неопределенным и они, ведомые желанием, просто не знали, что еще делать со своими телами. Сейчас они поворачиваются друг к другу по собственной воле, и все происходит очень просто. Уоллас утыкается лицом Миллеру в грудь, Миллер кладет руку ему на бедро. Так они и лежат.
– И все же ты бы предпочел быть один, – говорит Миллер. – Не хочешь лишних сложностей?
– Я бы предпочел быть один. Или, вернее, я бы предпочел быть человеком, который предпочел бы быть один. Довольно сложно хотеть быть с кем-то, когда люди либо испаряются из твоей жизни, либо умирают.
– Я в ближайшее время умирать не собираюсь.
– Но ведь можешь. Это в любой момент может случиться. И я тоже в любую секунду могу умереть.
– Ты такой пессимист. Жуткий пессимист. Я раньше и не подозревал.
– Мой отец умер внезапно.
– Ох, да, точно, прости.
– Люди умирают, а ты с ними и не познакомился толком. Только и остается гадать: «А что, если бы… А как все могло бы быть…»
– Моя мама… Ну ладно, я тебе уже рассказывал.
